Фотопластиконы, специальные устройства, позволяющие рассматривать трехмерные снимки, были весьма популярны в конце XIX — начале ХХ веков. Так что у Катаржины было довольно легкое задание. В самом начале XXI века в этой части Европы действовало всего одно подобное заведение. Размещалось оно в подворотне неподалеку от Иерусалимских Аллей в Варшаве. Буквально на расстоянии броска камнем от перекрестка с Маршалковской. Подворотня темная, но цифровой фотоаппарат способен делать снимки даже в полной темноте. Техник из ЦСБ ставит под стеной легкую алюминиевую лестницу. В четырех метрах от земли — высокий свод. Достаточно несколько движений, чтобы у потолка повисло искусственное ласточкино гнездо. Девушка спрыгивает на землю и включает ноутбук. Готово. Датчик движения, фотодатчик; всякий, кто пройдет по подворотне, будет сфотографирован.
Теплый осенний день, немного ветреный. Трамвай со скрежетом задерживается на остановке. Мужчина в коричневом плаще соскакивает на тротуар. Сегодня вместо крыз на шее шелковый галстук, борода старательно причесана. Верхняя одежда не застегнута, открывая темный костюм из английской шерсти. Мягкие замшевые полуботинки бесшумно ступают по мостовой.
Перед мужчиной цель его путешествия — костёл и монастырь доминиканцев. Он входит в мрачную сень, налево от главного входа в святилище. В эту пору внутренний переход открыт для посетителей. Один их монахов идет по коридору. Цвет плаща его обманывает, ему кажется, что перед ним брат из другого конвента, но потом он осознает ошибку…
Незнакомец задумчиво шествует по каменному полу. В стены запущены эпитафии[22] или их фрагменты. Некоторые помнят средневековье, другие каменщики пристроили в двадцатые годы, когда перестройка Доминиканской улицы уничтожила прилегающее к костелу старинное кладбище. Всего три тысячи плит или же их фрагментов. Мужчина в плаще доходит до двери, ведущей вглубь монастыря. Та, понятное дело, наглухо закрыта. Клаузура[23] — светских вовнутрь не впускают. Но мужчина знает, что за дверью он нашел бы еще один дворик и очередные сотни плит… Тогда он поворачивает и отсчитывает шаги. Наконец останавливается. На стене небольшая эпитафия из мрамора. Долгие годы она была вмурована в полу, тысячи обутых в сандалии ног отполировали поверхность. Тем не менее, затертые буквы еще удается высмотреть:
Alexander Setonius vulgo Cosmopolita[24]
Мужчина вытаскивает из-под плаща плексигласовый тубус. Внутри него лежит одинокая алая, выращенная на гидропонике роза из супермаркета. Бородач вынимает цветок, кладет его под стенкой. Опускается на одно колено, читает молитву. Затем поднимается и на мгновение прикладывает ладонь к каменной стене.
— Покойся в мире, приятель, — шепчет он.
Ночь. Дождь бьет в стекла. На недалеких Плянтах шумят деревья. Китайский веер висит на стене. Две стопки книг. Прочитанные и ждущие своей очереди. За последние пятьдесят лет польская литература окончательно пошла псу под хвост. От всего несет чудовищной, обезоруживающей скукой. Выписанные под копирку схемы, картонные герои, действия, считай, и нет… Читать можно только фантастику, особенно те книги, что постарше, семидесятых и восьмидесятых годов. Те, что поновее, в особенности — которые усиленно рекламируют, муть совершенная. Переварить ее невозможно…
Девушка откладывает очередную книжку в стопку прочитанных. Что могло произойти? Неужели отравление социализмом привело к тому, что все превратилось в дешевку? А может, потому что давно не было войны? Быть может, это эффект того, что человечество сделалось более женоподобным? Времена упадка. Литература, искусство… Уже три раза была она в театре на современных представлениях. Трижды вышла после первых же двадцати минут.
А ведь она так рвалась в Польшу… Станислава вынимает из чемодана томик эфиопской поэзии. Нужно отдохнуть…
На берегах озера Тана
На холмах стоят деревянные надгробия
Эпоха сохи закончилась
Фелаши ушли после трех тысяч лет
Вернулись на земли предков
И нам тоже пора возвращаться домой
Над Нилом и Текезье останутся лишь руины мазанок.
Твердо звучащие слова, вполголоса произносимые по-амхарски, еще висят в воздухе. А может, она совершила ошибку. Ни в Аксуме, ни в Гондере оставаться ей было нельзя, но ведь имеется столько стран, которых давно не посещала. Ее привлекает Южная Америка. Громадные, пустынные пространства, люди, живущие так же, как столетиями назад жили их предки… Быть может, стоило бы отдохнуть там несколько лет. Язык кечуа не должен быть сложнее мандаринского наречия или языка гыыз… Или же, на несколько лет заехать в Грузию? Так давно она уже не пробовала маринованных зеленых грецких орехов…
22
Здесь, плиты, устанавливаемые на могилах. Надписи на таких плитах, говорящие о покойном, иногда в стихах, тоже называются «эпитафиями» — Прим. перевод.
24
«