Ты пишешь, что хочешь своего ребенка, писала тетя Лидия. Что значит – своего? Марк твой, он зовет тебя мамой и обожает так, как редко любят родную мать. Разве ты не считаешь его родным сыном? Почему тогда ты думаешь, что родным тебе станет ребенок из приюта?
Моя дорогая девочка, подозреваю, ты просто хочешь испытать все это – счастливую беременность, роды, то чувство, когда ребенка впервые кладут тебе на грудь. Но приемный ребенок этого не даст.
Когда я увидела тебя, то сразу прониклась симпатией. Ты была хорошая, милая девочка, мне было легко и приятно с тобой. Но до той материнской любви, которую я испытываю к тебе сейчас, было еще далеко.
Мой тебе совет – подождать. Ты молода, доктор уверяет, что ты здорова. Может быть, посети другого врача, съезди на воды. А самое главное – наслаждайся жизнью, мужем, сыном, прекрасным городом, в котором ты живешь. Займись чем-нибудь, отвлекись.
Чем отвлечься, Анюта не знала. Но как-то раз, войдя к Марку, она увидела, что он играет в фигурки животных. Анюта запомнила фигурки, а вечером села и нарисовала книжку с этими животными в качестве главных героев. Рисовать она, как прежде, не умела; но мальчик пришел в такой восторг, что стал требовать книжек каждый день. Как-то из Будапешта приехала на два дня кузина Исаака с двумя дочками. Марк показал им свои книжки, нарисованные «мамочкой», и целый вечер в доме была тишина – дети рассматривала картинки.
Интерес к этим книжкам был не только у Марка; Марица, убирая в детской, останавливалась и подолгу перелистывала страницы; Исаак по возвращении домой спрашивал:
– Новая книжечка есть?
В книжках почти не было текста. Но как-то раз Марк, уже умевший писать, захотел в письме тете Лидии приписать пару слов по-эстонски; и Анюта принялась составлять книжку с эстонскими словами и выражениями. Марк учился так быстро, что Анюта не успевала рисовать.
Как-то вечером она сидела в своей комнате, перед ней лежал лист бумаги. Марк с Исааком вышли пройтись, Марица была в кухне. Анюта задумалась, взяла карандаш и стала водить им по бумаге.
… Здесь стоял столик, а тут кресло. Тут две кроватки – друг напротив друга, а тут – кукольный домик, папа заказывал нарочно у мастера на рождество. В домике два этажа, они тогда ужасно поссорились: обе хотели поселить своих куколок на второй этаж. На их крики прибежали мама с папой, и папа сказал:
– А может быть, обе куклы будут жить на втором этаже? А на первом можно устроить гостиную и столовую.
И на следующий день он принес им кукольный сервиз. Мама качала головой:
– Балуешь их!
Второй этаж перегородили картонной коробкой, сделали две комнаты.
– Мамочка, это кукольный дом?
Анюта вздрогнула:
– Но как вы неслышно вошли?
– Прости, Анюта, – сказал Исаак, – я не успел поймать Марка, так он ворвался… Мы помешали? Можно взглянуть на рисунок?
Анюта непонимающе смотрела на рисунок.
– Послушай, Исаак, – сказала она медленно, – я задумалась, рисовала не знаю что… Не знаю, могу объяснить…это наша детская, Исаак, и наш кукольный домик, и… папа сервиз купил!
– И Марк помешал тебе! – сокрушенно сказал Исаак.
– Да нет, ну что ты… Просто так странно – я… не понимаю, видела или вспоминала? Не могу объяснить!
С того вечера к рисункам Анюты стали относиться еще серьезнее. Исаак запретил Марку вбегать в комнату с мольбертом:
– Может быть, мамочка вспомнит что-то еще! И вы, Марица, пожалуйста – потише!
Анюту это смешило и раздражало: сколько бы она ни старалась вогнать себя в тот транс, ничего не выходило. Она водила карандашом по бумаге, потом разглядывала линии, пытаясь что-то в них увидеть.
Наконец, она махнула рукой, перестала пробовать, но как-то сидела, смотрела в окно и вдруг увидела там отражение – полосатый диван, буфет, небольшую этажерку с книгами. К дивану подбегали две девочки-одна побольше, другая поменьше, та, которая поменьше, тащила большого кота.
Когда она очнулась, на бумаге перед ней была нарисована та самая комната.
– Я все равно не уверена, что это воспоминания! –говорила Анюта Исааку. Он стоял и разглядывал листы бумаги – их собралось уже пять, – может быть, это просто какие-то… фантазии, а может быть, это и в самом деле чьи-то комнаты, но совсем не наши, например. Я не знаю; я не уверена.
Она встала, прошлась по комнате.
– Но даже если это настоящие мои воспоминания, – грустно сказала она, – они ничем не помогут.
Конечно, ведь давно не было и тех комнат, и не было той квартиры, и не было той страны. Анюта все это понимала и усмехалась наивности Исаака: