Эти упущенные возможности раздражали еще и потому, что я ждала ребенка. Наташа досталась нам очень легко – все заботы о ней мы делили пополам, Толя приходил с работы и отпускал меня в кино, театр, я встречалась с подругами, а когда возвращалась, меня ждал прибранный дом, приготовленный ужин. Он тоже много отдыхал, катался на лодке, играл с друзьями в шахматы. Но мне не хватало нашего совместного времени, я чувствовала, что мы привязаны к дому, к ребенку. Забеременев второй раз, я задумала, что мы за лето нагуляемся от души – ведь Наташу уже можно было повсюду брать с собой.
Конечно, уже через месяц я переживала о другом. В середине июля мы решили, что мне лучше уехать к родителям, но все как-то не складывалось: то доходили слухи о разбомбленном поезде, то у меня вдруг каменел живот, и мы тянули до последнего. Толя был призван, но их часть стояла на окраине города, в бой их почему-то не отправляли. Когда же мы наконец собрались, ему разрешили нас проводить… впрочем, не хочу вспоминать. Не хочу вспоминать! Не хочу вспоминать!
1944.
1 сентября.
Меня, как кандидата партии, вызывают обратно. Мама плачет, не хочет меня отпускать. Папа, как обычно, молчит. Он всегда теперь молчит. Собираю вещи. Мама просит оставить ей Наташу.
15 октября.
Я уехала без дочери. Мама права: там, наверное, перебои с продуктами, неизвестно, какое мне дадут жилье… Наверное, что-то бы придумалось, ей совсем скоро в школу, но если она заболеет, с кем ее оставлять?
Это я так себя оправдываю, утешаю! Нельзя было ее оставлять, за мной пришла машина, я села в машину, мама взяла Наташу на руки, что-то ей говорила, Наташа подняла ручку и замахала, а потом отвернулась.
Я так много работала, а она меня отвлекала. Сначала я ведь забрала ее в село, брала на свои уроки, она сидела в углу и рисовала. Вечерами я ходила по домам, вела кружки для детей и для взрослых, готовила политинформации, а Наташа висела на мне: мама, почитай мне, поиграй, сделай куклу из тряпочек… Я так уставала, как-то пришла домой к родителям, рассказала, что устала, и папа предложил оставить Наташу у них, он и с самого начала это предлагал.
Я стала редко бывать в нашей деревне.
Как-то я вела кружок, рассказывала о роли товарища Сталина в революции, и тут в окно постучали, я обернулась и увидела Наташкино лицо – они с папой явились меня навестить, он поднял ее, и она прижалась носом к стеклу и махала рукой. Я извинилась перед слушателями, выскочила за дверь, они оба улыбались, Наташа протянула ко мне руки, но я отодвинула ее руки и прошипела, что у меня лекция, серьезная тема… У Наташи скривился ротик, папа пристально посмотрел на меня, взял Наташу за руку и сказал:
– Пойдем, девочка, мама занята.
Я думала, они дождутся меня в моей комнатке при школе, но они ушли домой. Я хотела было пойти к ним на следующий день, но в семью моего ученика принесли похоронку, там семеро детей, и я пошла туда, конечно, не утешать, а подсказывать – где и как получить помощь. Мать лежала замертво, я прибрала избу, подоила худую козу, накормила детей, уложила младших, а старшие улеглись сами.
У нее хотя бы бумага есть, что она вдова, а я о своем муже пишу – пропал без вести.
1946.
25 декабря.
Сегодня пришла телеграмма, что папа умер.
Я не могу поехать, никак не могу, да и не успею.
1947.
1 июня.
И полугода не прошло, как мамы не стало, сегодня пришла снова телеграмма. Я не горюю, потому что я чувствовала, что она без него все равно не останется, и тогда я плакала ночами не только по папе, но и по ней.
Я себя помню в том высоком петербургском доме, в третьем этаже была квартира, четыре комнаты, спальня мамы с папой, столовая, папин кабинет и наша комнатка.
Так мама гордилась этим кабинетом! Папа над ней смеялся, говорил, что ему не нужен кабинет, он все дела, все бумаги ведет в конторе. Предлагал маме поставить туда швейную машинку, ее столик для рукоделия, ее любимое кресло. Она – ни в какую:
– Ты как такое сказать-то выговорил, Алексей? Мне-то детские штаненки шить не все ли едино, а вот тебе-то после конторы твоей покой нужен да тишина.
Помню, как-то она с гордостью рассказывала соседке по дому, что муж ее вечером сидит в кабинете, ведет свои книги. Она даже заходила туда с каким-то благоговением, если уж и стирала там пыль, так приподнимала бумажку и клала ровно на место. Нам туда заходить без отца запрещала.