– С Новым годом, герр Шёнауэр! – сказал Ульбрихт и продолжил в своей обычной чопорной манере: – Занятость не позволяет мне уделить много времени разъяснению вам сути дела. Ознакомившись с вашими работами, я заключил, что вы превосходно – да что там! – исключительно хорошо разбираетесь как в орнаментике, так и в архитектуре. Притом что две эти дисциплины весьма отличаются по своей сути.
Герхарду были знакомы профессорские причуды. Вступление прозвучало, теперь профессор, ожидавший вежливого кивка, его получил.
– Пора бы вам уже определиться с направлением дальнейших изысканий, – сказал Ульбрихт. – Позвольте спросить вас прямо: чему вы желаете посвятить себя? Изобразительному искусству или архитектуре?
– Э-э-э, трудно сказать, – выдавил Герхард.
– Дa? А я как раз хочу, чтобы вы сказали!
– Большое спасибо. Просто я плохо умею объясняться вот так – спонтанно.
– Ха-ха, а вы попробуйте! Между нами, герр Шёнауэр, в этих коридорах хватает прожектеров. А для вас было бы полезно серьезно задуматься над тем, к чему вас более всего влечет. Вы редкая птица, скажу я вам! Обладание разносторонними дарованиями имеет свои минусы. Вы рискуете провалиться между двумя стульями, не достигнув вершин мастерства ни на одном из поприщ.
– Больше всего меня привлекает архитектура. Но, пожалуй, и пугает тоже.
– Почему же? Попробуете объяснить?
– Она на виду у всех, так и должно быть. Но если бы я выбрал архитектуру, то…
– То что?
– То мне бы хотелось, чтобы мимо моих творений люди проходили каждый день. И пусть не разглядывали бы их внимательно, но чтобы им нравился их вид в целом и чтобы это не требовало от них никаких усилий. Чтобы проходя мимо здания, они знали, что оно будет стоять на этом месте и через сто лет. Наверное, впечатление от картины глубже, но красивая вилла, особняк, ратуша – они находятся в самой гуще жизни.
– А что с орнаментикой?
– Как бы сказать… Она скорее мимолетна, и ее разглядишь только вблизи. Но мне по вкусу симметрия.
– Гм! Послушайте, Шёнауэр. Календарь со всей очевидностью говорит нам о том, что приближается время учебных поездок. Задам вам простой вопрос: вы обеспечили себе стипендию?
– Мне бы хотелось снова отправиться в Лондон, – сказал Герхард, – чтобы иметь возможность лучше изучить строения, возведенные Реном и Джонсом.
– Понимаю, но я спросил, нашли ли вы средства для такой поездки?
Слова не шли с языка. Платить за учебу приходилось очень дорого, и большинство сокурсников получали денежную помощь от богатых родственников, разбирающихся в искусстве. Наличие или отсутствие средств влияло на возможность путешествовать. Состоятельные студенты строили планы один экстравагантнее другого: поехать во Флоренцию или Милан, где целый день рекой льется вино, учиться копировать скульптуры и – что живо обсуждалось вечерами – совершать вылазки в не слишком дорогие, но отличные бордели Ломбардии.
– Когда вы ездили в Лондон? – спросил Ульбрихт.
– Пару лет назад, но пробыл очень недолго. Всего две недели. И еще две недели в Кембридже. Короткая поездка, однако очень полезная.
– Кто же покрыл ваши расходы в тот раз?
Герхард закусил губу:
– Никто, герр профессор. Я оплатил поездку, продав портреты, которые писал вечерами. Я в этом не особенно силен, но справлялся.
– Ну что ж, похвально! Так, значит, вы не нашли благотворителя?
– К сожалению, нет.
– Вы ведь из Восточной Пруссии, верно? Из Кёнигсберга?