Такой поворот событий вовсе не привел Николаса в восторг, но и об отъезде из Вены он не сожалел. Возможность расстаться с Митци Хан, субреткой из Венского театра и последней из длинной череды женщин, с которыми он спал эти годы после смерти Беаты, он воспринял с облегчением. Уже довольно давно он начал тяготиться этой связью, она же, напротив, цеплялась за него со все возрастающей страстью, что делало разрыв довольно тяжелым делом.
С некоторых пор он стал замечать, что ему как-то не по себе после того, как он переспал с какой-либо женщиной, оставался какой-то горький осадок. Он вел в последнее время довольно однообразную, но отнюдь не лишенную удовольствий жизнь. Его первой любовницей после смерти Беаты была одна из знакомых семьи, женщина десятью годами старше его. Спустя примерно месяц после смерти Беаты она зашла с корзиной красных роз, чтобы выразить ему соболезнование. Нежно обняв вдовца, она шепотом заверила его в своем сочувствии. Ее мягкое, зрелое тело вызвало в нем непреодолимое желание, и, не теряя времени на лишние галантности, он овладел ею на софе в салоне, совсем не предназначенном для таких эскапад. После этого приступа страсти Николас взял себя в руки и проводил даму до дверей так же решительно, как выпроваживают нежелательного гостя. Все дальнейшие попытки встретиться с ним он неукоснительно отклонял и встал, как ему казалось, на путь ревностного воздержания.
В это время Николас на самом деле невыносимо страдал. Тяжесть утраты он ощущал физически так же, как заключенные тяжесть сковавших их цепей. Не было минуты, чтобы он не ощущал боли; смерть Беаты была тем темным фоном, на котором протекала теперь его жизнь изо дня в день. В этой жизни были свои высоты и падения, а временами, что уж совсем не украшало офицера, доходило и до слез, если он считал, что его никто не видит. До Беаты одиночество его не тяготило, напротив, это было приятным временем отдыха. Теперь же долгие часы одиночества были просто невыносимы.
Еще хуже действовало на него присутствие матери и ее друзей. Чтобы вытащить его из этого — как они это называли — больного состояния, они пытались знакомить его с незамужними молодыми девушками или женщинами, которые совсем не прочь были с ним пофлиртовать. Все это чрезвычайно раздражало Николаса, хотя ни к чему не обязывающие любовные связи и в дальнейшем ему были не чужды. Его отец, с которым он раньше никогда не был особенно близок, проявил, на удивление, большое понимание. Он брал сына на мужские вечеринки, на скачки или на охоту в венгерских поместьях.
Как раз в одной из таких поездок Николас познакомился и сблизился с молодой женщиной, дочерью владельца поместья, которая, поссорившись с мужем, жила в это время у отца. Их любовные отношения длились несколько месяцев и закончились, когда дама помирилась со своим супругом.
Однако подобные интрижки нисколько не уменьшали печаль Николаса; они скорее расстраивали его, он становился крайне недоволен собой.
Со временем недовольство собой стало мало-помалу затихать, и печаль была уже не такой острой. Тем не менее то, что он не испытывал ни к одной из женщин никакого серьезного чувства, угнетало его. Как верующий христианин, он осуждал свой распущенный образ жизни. Но впереди была еще добрая половина жизни, и будущее представлялось ему бесконечной пустыней, ограниченной постоянно удаляющейся линией горизонта. Религия или честолюбие могли бы помочь ему прокладывать себе путь, но ни к тому ни к другому он был абсолютно не предрасположен.
Глава IV
Николас был уже однажды в Берлине, в течение нескольких дней — около десяти лет назад. Холодная роскошь Вильгельмштрассе привела его в изумление. Весь его облик носил отпечаток высокомерия и напоминал Николасу официальный портрет кайзера: стареющий Лоэнгрин в шлеме и сапогах с отворотами, с огромным количеством орденов на груди, в белом плаще на фоне огромного шатра. Полная противоположность императору Францу-Иосифу с его поношенным военным мундиром. Как все это отличалось от непритязательных серых стен, окружавших дворец Габсбургов Хофбург! Серых, но надежных. Тот, кто после долгих странствий вновь оказывался в родном городе Вена, находил, что ничего не изменилось, и он мог сориентироваться в городе, даже если до этого ослеп в пути. Выбоины в мостовой — и те оставались прежними.
По сравнению с Веной уличное движение в Берлине было более оживленным. Удивительно, как много автомобилей с их сверкающими кузовами сновали по улицам, дополнительно украшая облик города. В городе насчитывалось почти два миллиона жителей, и он с каждым днем становился больше и богаче. Вена олицетворяла прошлое, будущим был Берлин.