Она слышит шаги, тихие и неторопливые шаги по древним ступеням, и отступает в тень, прячется за колонной, потому что должна это увидеть.
Дверь открывается с долгим, недовольным скрипом, выходит монахиня и с безмятежным любопытством оглядывается по сторонам, пока не замечает ящик у ног. Она молода, эта монахиня; её лицо под белой намиткой – гладкий, чистый овал, у неё стройное тело, тонкие руки. Она поднимает ребёнка, и на её лице появляется удивлённое выражение.
Женщина смотрит, как монахиня прижимает к телу ребёнка; несмотря на своё призвание, она знает, как его держать, инстинктивно гладит маленькую, хрупкую головку. Губы расплываются в нежной улыбке.
Вот и всё. Она исполнила своё обещание, больше ей нечего здесь делать. Тихо, с болью в сердце и во всём теле, женщина ускользает прочь, а солнце поднимается над городом, наполняя его светом.
Глава первая
Зальцбург, 1934
Музыка неслась из высокого узкого дома на Гетрайдегассе, радостные струйки звуков петляли по тёмному и переполненному магазину на первом этаже, где стояли стеклянные шкафы с мраморными каминными часами. Настоящей гордостью магазина были величественные напольные часы и часы с кукушкой, искусно вырезанные великим Иоганном Баптистом Беха, которые отбивали каждые четверть часа на протяжении почти ста лет.
Музыка плыла по узкой лестнице в гостиную, мимо потёртых вельветовых диванов, украшенных салфетками с вышивкой ручной работы, мимо тяжёлых деревянных столов и стульев, потемневшего от времени шкафа из красного дерева – всё это было перевезено сюда из деревянного фермерского дома в Тироле – в кухню с квадратным столом и почерневшей плитой.
Минуя пролёт в хозяйские спальни, она поднималась на второй этаж, с его крохотными мансардными комнатами, маленькие окна которых выходили на луковичные купола Зальцбургского собора, на Альпы и бахрому цвета индиго за ними.
Музыка наполняла все комнаты; три голоса – альт и два сопрано – слились воедино в нежной мелодии знаменитой народной песни «Лорелей»:
И внезапно воцарилась тишина.
– Биргит, мне кажется, ты сфальшивила, – сказала Лотта и жизнерадостно рассмеялась, откинув назад волосы, рассыпав по плечам золотисто-пшеничный водопад. – Или это была я? – Она вновь расхохоталась, светло улыбнувшись сёстрам. – Давайте ещё раз.
– Нет времени. – Биргит быстро отвернулась, пряча лицо от смеющихся глаз младшей сестры. – Отец ждёт, – и она понеслась прочь из дальнего зала магазина, где они репетировали, чтобы не тревожить отца, страдавшего жестокими головными болями с тех пор, как почти двадцать лет назад, в битве при Оршове, в него попал румынский снаряд.
– Биргит… – начала было Лотта, и в её голосе зазвучали встревоженные нотки. Она попыталась остановить сестру, но самая старшая, Иоганна, покачала головой:
– Пусть идёт. Ты же понимаешь. А я иду одеваться, – и она быстро вышла из комнаты вслед за Биргит и направилась в комнаты. Лотта, чуть слышно вздохнув, поплелась за сестрой, продолжая напевать, но на этот раз её никто не поддержал.
В кухне их мать, Хедвиг Эдер, возилась с пирожными, повязав фартук поверх лучшего своего платья, какое надевала только по воскресеньям. Хотя она прожила в городе двадцать три года, до этого она ни разу не посещала ни одного из мероприятий Зальцбургского фестиваля, если не считать бесплатного спектакля на соборной площади, ради которого даже крестьяне спускались с гор. А сам фестиваль проводился по большей части для состоятельных отдыхающих и туристов, приезжавших на один день из Вены, Берлина и даже из дальних городов – искушённых людей с быстрыми автомобилями, лукавыми голосами и скользкими манерами – или, по крайней мере, такими их считала Хедвиг. Модники – так называли их зальцбуржцы, и в этом слове слышался то ли трепет, то ли презрение, а может, и то и другое.
Её супруг, Манфред, стоял в дверном проёме кухни, тоже в лучшем своём наряде – поношенном костюме из шерстяного твида. При виде посыпанных сахаром пирожных с кремом, аккуратно разложенных на блюде, он улыбнулся.
– Ах, Прюгельторте, – радостно воскликнул он, – мои любимые. – И он наклонился, чтобы поцеловать жену в щёку; смутившись, Хедвиг отодвинулась в сторону.