Кажется, только сейчас до нее дошло, что прощения у мужа вымолить она не сможет. Если сперва она бравировала и пыталась в разговоре свести свою измену к обычной супружеской ссоре, то когда я заговорила про публичную порку и про то, что граф не скрыл от нас причину ее заточения, Ангела наконец-то испугалась. Она побледнела, на глаза навернулись слезы и, хватая меня за руку, залепетала:
-- Оля… Оленька, милая… поговори с ним… я исправлюсь, клянусь! Я все-все сделаю, только поговори с ним!
-- Ты как была дурой, так и осталась.
Я вырвала у нее руку, дошла до двери и постучала. В замке скрипнул ключ: мне открывали. А за спиной у меня, неудобно уткнувшись лицом в шелковую спинку кресла, рыдала Ангела.
То, что ни о каком прощении речь даже идти и не может, я прекрасно понимала. Я не испытывала злорадства, когда судьба так жестко наказала сестру. Но и жалости тоже не было. Скорее легкое чувство брезгливости и удивления оттого, что она второй раз губит собственную жизнь и не считает себя виноватой.
***
В конце месяца септембера на свет появилась наша с Рольфом дочь, крошка Жанетта. Думаю, Рольф был единственным бароном в этом мире, который научился менять пеленки собственной дочери. Смотреть на нее он мог бесконечно:
-- Она не просто восхитительная! Мне кажется, Олюшка, что Господь отметил ее каким-то особым совершенством! Посмотри, посмотри на ее пяточки! Разве может быть что-нибудь прекраснее?! А пальчики? Они такие крошечные!
Алекс отнесся к появлению сестры несколько настороженно, но однажды, услышав ее плач, разрыдался вместе с ней: от жалости к беспомощному комочку и от собственного неумения помочь. После этого детскую ревность как волной смыло. Он принял сестренку в свое сердце и бдительно следил за тем, как она растет и меняется.
Глава 55
Печаль не бывает вечной. За тяжелыми жизненными потерями иногда следуют весьма жизнеутверждающие новости. Для меня такая новость была в письме графини Роттерхан.
Еще когда она только собиралась выдавать свою приемную дочь замуж, я отправила ей для новобрачной достойный подарок: целый сундук уложенных одна в одну шкатулок, в которых невеста могла бы хранить свои родовые украшения. К сожалению, посетить свадьбу тогда мы не смогли: я была беременна Алексом, и такая длительная поездка оказалась совершенно невозможна. Но пусть и не часто, однако мы обменивались письмами с графиней, и я знала, что ее беспокоит отсутствие детей у дочери.
В этот раз в очередном письме обычно сдержанная графиня де Роттерхан позволила себе гораздо больше эмоций: «…и Господь подарил мне это драгоценное счастье: дитя моего сердца, дочь моя Элеонора, на день Святого Патрисия разродилась от бремени двумя крепкими мальчиками. Надеюсь, Господь простит мое неверие в Его могущество и милость, но первый месяц я даже боялась сообщить вам эту радостную для меня новость. Слишком хрупкими казались мне эти драгоценные младенцы. Однако время идет, и малыши набирают вес не по дням, а по часам. И я вновь прошу Господа благословить вас, баронесса Нордман, за ваш бесценный совет. Я знаю, что графский род Роттерхан не исчезнет с лица Земли и когда Всевышний призовет меня к себе…».
Через некоторое время все вошло в колею. Мы по-прежнему каждые три-четыре месяца наезжали в Партенбург навестить графа, Анну и моих племянников. Жили там полторы-две недели. Благодаря баронессе де Мюрей хозяйство замка не понесло никакого урона. Все шло так же размеренно и разумно, как и при госпоже Жанне.
Прислуга первое время пробовала вести себя не слишком почтительно, но после того, как граф лично отвесил оплеуху лакею, посмевшему возражать баронессе, и уволил трех горничных за сплетни, остальные притихли и все распоряжения Анны выполняли с тем же энтузиазмом, что и раньше приказы графини.
Безусловно, такая полуподпольная любовь не могла пройти совсем без обидных последствий. В дни больших праздников, когда во дворец съезжались гости, Анне приходилось сидеть почти в конце стола. Но место рядом с графом всегда пустовало. Его жена была объявлена больной и к людям больше никогда не выходила. За это время наши странные околородственные отношения с Иоганом весьма окрепли. Если раньше он воспринимал меня как некое приложение к Рольфу, с которым просто нужно вежливо обращаться, то сейчас граф слегка пересмотрел свои взгляды. Однажды он сказал мне: