-- Ты, Эвор, вот эту рыбку обязательно попробуй. Исключительно вкусна! А вы, граф Паткуль, что же не кушаете? Жену я вашу предупредил, что сегодня званый ужин, так что одеваться она долго не будет, скоро пожалует. Но и ждать графинюшку нам резона нет, этакая вкуснота, и все остынет.
Когда лакей распахнул двери, никто сразу даже не понял, что за существо вошло в комнату. Это безусловно была женщина, очень толстая и оплывшая, которая, с трудом переставляя ноги и задыхаясь от ходьбы, прошла к верхнему столу и села на освобожденное мной место.
Жидкие белые волосы были распущены по плечам тонкими, тщательно завитыми локонами. Цвет глаз не разобрать: они тонули под набухшими веками и подпирались снизу щеками.
Платье этого существа имело одну особенность: сшито оно было из золотой парчи, но по бокам находились широченные вставки из черного бархата. Очевидно, эта женщина пыталась казаться стройнее, чем она есть. Руки дамы были унизаны кольцами, мочки ушей оттягивали крупные серьги с тремя подвесными рубинами, и рубинами же горело поверх парчи широкое ожерелье.
По лицу Рольфа сложно было что-либо прочесть, но я-то знала своего мужа достаточно хорошо и понимала, что он изрядно шокирован. Эта оплывшая тетка, отдышавшись, очень знакомым голосом, голосом моей сестры, произнесла, обращаясь к епископу:
-- Я, святой отец, чувствую в душе желание посвятить остаток жизни служению Господу… Молю вас уговорить мужа моего дать мне развод и не препятствовать далее моему желанию. И пусть пожертвует вклад в тот монастырь, который я выберу для себя.
Тишина стояла гробовая: соседи явно не узнавали графиню. А я с трудом, но начала находить какие-то знакомые черты под этими колышущимися от жира щеками и подбородком.
Кто-то из соседей-баронов сиплым голосом спросил:
-- Как ваше здоровье, графиня Паткуль?
Анжела пренебрежительно глянула на нижний стол и ответила:
-- Господь помог, поправилось мое здоровье, – и набожно перекрестилась.
Я все равно не могла поверить в то, что вижу перед собой. Конечно, последний раз мы виделись с сестрой несколько лет назад, но она всегда так следила за собой, что волей-неволей я начала подозревать у нее серьезную болезнь.
Самое странное было то, что ужинать с нами бывшая пленница отказалась, заявив, что не хочет пропускать вечернюю молитву. С трудом встав, она неуклюже зацепилась своим парчовым балахоном за ручку кресла, и растерянный граф машинально отодвинул его, увеличивая для жены проход.
Ужин прошел скомкано и торопливо. Никто не понимал, что нужно говорить и что это было за явление. Однако после трапезы ставший серьезным епископ Давид сказал графу:
-- Побеседовать бы нам, ваша светлость.
Я же сразу после еды отправилась к Ангеле. Мне хотелось понять, что произошло и почему сестра выглядит так чудовищно. Солдаты по-прежнему стояли, охраняя двери. Вот только сами двери были нараспашку. И ключ, второй ключ, который был тут всегда, точно так же висел на стене. Препятствий мне никто не чинил, и я, негромко постучав в дверной косяк, спросила:
-- Ангела, можно войти?
-- Входите, баронесса Нордман.
Комната была та самая, в которой я видела сестру последний раз. Здесь не изменились ни ковры, ни мебель. Отличие было только одно: перед той женщиной, в которой я с трудом узнавала свою сестру, стоял огромный стол, заставленный едой.
Здесь была рыба в соусе, так понравившаяся епископу, блюдо с обжаренными до золотистой корочки перепелами и блюдо с сочным ростбифом. Стандартные хлеб, сыр и вареные яйца, крутая овсяная каша, которую часто подавали на гарнир. А также миски с фасолью в пряном соусе и вареным горохом со сливочным маслом. Помимо этого, в высокой вазе горкой были выложены сочащиеся жиром пирожки с двумя начинками: одни круглые, другие вытянутой формы. И завершала этот пир Гаргантюа – трех ярусная фруктовница, заполненная внизу зимними грушами, на втором ярусе – эклерами, а на третьем, самом верхнем, лежали шесть пирожных-корзинок со взбитыми сливками и вареньем.
Ангела кушала…
Блюдо с рыбой уже было ополовинено, и сейчас она занималась ростбифом. Куски, которые ей отрезала стоящая за спиной горничная, вполне могли бы послужить ужином крупногабаритному мужику. Однако Ангела ела с аппетитом, не забывая иногда промакивать губы белоснежной салфеткой. На минуту оторвавшись от еды, она оглядела меня несколько презрительно и, фыркнув, сказала: