Но когда пришло время ложиться спать, я обнаружила, что ботинки, будто и не пропадали, аккуратненько стоят около кровати. Я точно знала, что раньше их там не было. Единственное объяснение, которое напрашивалось само собой, — кто-то сначала взял их, а потом поставил обратно. Я не стала сильно задумываться, решив, что это Маргарет нашла их где-нибудь валявшимися и любезно принесла их ко мне в комнату. Это, впрочем, не столько любезность, сколько особое отношение к чистоте и порядку. Ей проще вернуть ботинки на свое место, чем созерцать и то и дело натыкаться на них еще где-либо в доме. Но когда я обмолвилась об этом за завтраком, оказалось, что Маргарет здесь вовсе ни при чем.
— Это не мама, это я, — выкрикнула Алва.
— Ты? — переспросила я недоверчиво. Алва не такая уж чистюля.
— Да, я поставила их на место после того, как позаимствовала их у тебя, чтобы сходить к Саре. (Сара — это ее подруга.)
— Что ты сделала? Позаимствовала мои ботинки, даже не спросив у меня? Ты зашла ко мне в комнату и просто взяла их?
Алва кивнула, набив хлебом рот. По ее виду было понятно, что до нее не доходит, что я злюсь. Это было последней каплей.
— Да как ты посмела?! — Меня затрясло от ярости. От одной только мысли, что она входила в мою комнату, меня передернуло. — Кстати, — съязвила я, — разве они не слишком большие для твоих миниатюрных ножек? — Нет, не слишком, — ответила она подчеркнуто небрежно.
Тогда я перегнулась через стол и прошипела, чтобы она никогда не смела брать мои вещи и входить в комнату без моего личного на то разрешения. Я уверена, что при этих словах мое лицо сделалось бордовым.
— Не вздумай прикасаться своими пальчиками к тому, что тебе не принадлежит! — заорала я. А потом выпалила все, что накопилось у меня на душе. Я кричала, что отец предал маму, о беременности, о свадьбе, о том, что мне приходится терпеть их всех в нашем доме, в моем доме. Я орала, что никогда не хотела иметь столько ненужных мне родственников и что не выношу Маргарет, помешанную на чистоте, вместе с ее магнитами, которыми она прижимает послания на холодильнике, и что она не имеет права собирать яблоки с чужой яблони, а потом обсуждать с Робби, как варить варенье. Я орала на Алву, действительно орала, стоя посреди кухни в своей дурацкой шкальной форме, держа в руке тост, намазанный мармеладом: «Вы все поняли? Поняли? Поняли?»
Я кричала и кричала, пока у меня не заболело в груди и пока я не охрипла от крика.
Я слышала голос Маргарет за своей спиной. Она звала отца и просила его успокоить дочь. В ее голосе чувствовалась паника, и слышались слезы, и у Алвы по лицу тоже текли слезы, а я не могла остановиться.
Затем Эшли встала — она сидела рядом с Алвой, — и обеими руками, вцепившись мне в волосы, сильно дернула их. Мне сделалось ужасно больно, и в ответ я запустила в нее тостом, который был у меня в руке. Потом я впиявилась ногтями в ее руку и закричала: «Убери руки! Пусти!» Она резко отпустила руки, и я увидела сквозь слезы, застилавшие мне глаза, — это были слезы не от обиды, а от боли, так сильно она дернула меня — длинные красные царапины, оставшиеся на ее руке от моих ногтей. Она прижалась ртом к этому месту, а я терла голову там, куда она вцепилась мне а волосы, и именно в таком виде нас застал отец. Он сел за стол, обхватив руками голову, а Маргарет, присев рядом с ним, начала причитать: «Ой, девочки, девочки». Какое счастье, что она не моя мама. Я первая прекратила скандалить.
— Прости, Алва, — сказала я громко, чтобы всем было слышно. — Я не должна была так кричать на тебя, но ты тоже не должна больше так поступать. — Теперь она уже плакала громко, но закивала головой.
— Я не Эшли, и ты не можешь так запросто брать мои вещи, как ее. Это мой дом, и я настаиваю, что моя комната — это моя частная территория, и туда никому не позволяется заходить. — Я почувствовала, что в моем тоне снова появляются гневные нотки.
И тут вмешалась Эшли. Она произнесла тихим голосом:
— Заткнись, Синди.
Я не могла поверить своим ушам.
— Что? Заткнись? — переспросила я. — Синди, — произнесла она громче, — заткнись! Нас с Алвой тошнит от тебя и от твоего дома, от всех твоих вещей и от твоего отца, так что, пожалуйста, заткнись сейчас и забудь об этом. Это всего лишь пара ботинок, к тому же отвратительных и страшных, если уж на то пошло.
— Держи свое мнение по поводу моих ботинок при себе. — набросилась я на нее снова.
На этот раз отец остановил меня. Он не стал дергать меня за волосы, а просто закрыл мне рот рукой. Я попыталась вырваться и укусить его за ладонь, но он был сильнее меня. К тому времени, когда я успокоилась, Эшли и Алва ушли в школу или к себе в комнату, я не знаю. Маргарет все еще оставалась внизу и выглядела очень бледной и изможденной. Я чувствовала себя отвратительно, гнев прошел, и мне стало стыдно за свое поведение.