Леся попыталась вспомнить. Кажется, мужчина с большими и сильными руками, тот, память о котором так сложно выудить из самых глубоких омутов киселя, говорил ей когда-то: «Сама поела — дай другим насытиться. Что тебе крошка? А в мире будет равновесие».
Но как объяснить это парню, застывшему в дверях?
— Просто решила курочек покормить. Они перепугались сегодня, вон как кудахтали, — ответила она, слабо улыбаясь.
Олег постоял, взвешивая ее ответ, и кивнул.
— Неспокойное время, даже птица дурная чует…
И было в этих словах столько горечи, очень взрослой, даже стариковской, что Леся сжалась, будто в жаркий день угодила в глубокую яму, полную холодной воды. Мурашки пробежали по ногам, она тут же вспомнила, какая короткая рубаха прикрывает ее обнаженное тело, и дернула вниз подол. Ткань затрещала, оголяя бедро. Длинная ссадина на ноге, сероватая от пыли, слабо сочилась сукровицей. Леся потянулась к царапине и тут же зашипела от боли.
— Ты чего? — Олег соскочил с лестницы и присел у ее ног. — Нельзя же грязными руками!
Ссадина словно только и ждала, чтобы про нее вспомнили, — тут же принялась гореть болью. То ли от растерянности, то ли от смущения Леся всхлипнула, чувствуя, как жар заливает щеки. Олег сидел перед ней на корточках и рассматривал царапину, но, услышав звук, тут же поднял лицо.
В его серых глазах читалась растерянность.
— Ты где это так? — спросил он, и Леся обожглась холодностью его тона.
— Ну… когда упала… Из-за петуха, — соврала она, пытаясь успокоить бешено скачущее сердце.
— Нет. — Олег покачал головой и поднялся на ноги. — Это ты… — Он запнулся, помолчал, бросил на Лесю еще один взгляд. — Ты там была, да? В лесу?
Тревожные запахи чащи, шорох льна по траве, сестры, тянущие друг к другу ладони. Увиденное во сне встало перед глазами. Память, подобно ситу, просеивала каждый миг жизни, отбирая мгновения по своему собственному разумению. И каждый раз не те. Но стоило Олегу произнести это слово, как позабытый лес перестал казаться сном. Да и позабытым — тоже.
— Нет, — выдохнула Леся, делая шаг назад. — Меня там не было. Я спала. Я спала! — Она уже кричала, прижимая ладони к груди.
Слезы текли по щекам, испуганное лицо Олега таяло в их соленой пелене.
— Я спала! — надрывалась она, чувствуя, как цепкие руки подхватывают ее со спины. — Отпусти! — И сорвалась на визг: — Не трогай!
Ее крик подхватил внезапный порыв ураганного ветра.
— Отпусти! — кричала Леся, вырываясь из сильных рук.
А деревья, обступившие поляну, склоняли макушки от ее голоса.
— Не смей! — вопила она.
А ветер поднимал в воздух пыль и сор.
— Я спала! — надрывалась Леся, не помня себя и того, почему же она так кричит, и плачет, и воет, вторя буре.
Низенькая хлебная пристройка качалась, крыльцо скрипело, где-то вдалеке, шумно ломая ветки своим вековым соседям, упала сосенка. Слов уже не было, но Олеся продолжала кричать — так страшно, так больно, так невыносимо яростно ей было.
Это закончилось в одно мгновение. Из нее будто выбили дух, и Леся упала ничком, не чувствуя, как подхватывают ее мягкие сильные руки Олега. Не видя, какой смертельной бледностью залило стареющее бесстрастное лицо Матушки Аксиньи.
И пока они молчали, посеченные бурей, на середину двора шагнул петух. Он задрал голову и прокукарекал, словно бы в середине обычного летнего дня началось что-то иное. Что-то новое. Что-то, сулящее перемены.
Царапину Аксинья промывала долго и старательно. Не произнося ни слова, она опускала свернутую ткань в горячую, пахнущую травами воду, давала ей напитаться целебным отваром, а после принималась протирать воспаленную кожу. Леся жмурилась от боли и жара, закусывала губу, но тоже молчала, не решалась заговорить.
Олег помог ей подняться с земли, придерживая каким-то очень привычным, очень родным движением, — его рука покоилась чуть выше бедра, перенося большую часть веса Олеси на себя. Ей оставалось покориться и хромать вперед, стараясь поспеть за Аксиньей. Та решительно шагала к главному дому, прямая и грозная, только коса — седина и медь — покачивалась в такт.
Когда петух закончил кукарекать, скрипуче оборвав последнюю ноту, они, все трое, долго еще не двигались и, кажется, не дышали. Олеся лежала на земле, Олег склонился над ней, придерживая за плечи, а мертвецки бледная Аксинья высилась над ними, бесстрастная, только костлявые ладони сжаты в кулаки. А потом кивнула Олегу, развернулась и зашагала к дому.
— Пойдем, — шепнул Лежка, поспешно помогая ей подняться.
И Леся пошла, что еще ей оставалось делать? С каждым шагом случившееся во дворе становилось все запутаннее. Олеся испугалась вопросов о сне… И? Закричала, кажется. А потом поднялся сильный ветер. И она испугалась еще сильнее. А тут еще Аксинья подошла и схватила ее. Потому Леся кричала, пока совсем не выдохлась, а после упала. Ничего необычного, если брать в расчет, что под волосами еще нет-нет, да побаливает затянувшаяся рана.