Раздались аплодисменты. Катька по инерции поклонилась еще раз и только тут увидела в дверях Шершавого. Он стоял в своей обычной манере, привалившись к косяку, и, ухмыляясь, смотрел на кланявшуюся. От неожиданности, растерянности, испуга та не смогла удержать равновесие и бухнулась прямо на пол. Лиза зашлась в смехе. Ухмылка Шершавого стала шире.
— Проходи, Толя, не стой в дверях, — позвала его Лиза. Катя, сидя на полу, открыла рот.
— Я стучал довольно долго, только вы меня не слышали, — объяснил он свое неожиданное появление.
— Минуточку, товарищи, тайм-аут, — затараторила Катька. — Я что-то не пойму, что происходит. Тебя кто звал? Чего тебе от меня нужно? Стоит приехать на пару дней, так он уже тут как тут…
— У тебя, Катерина, — грустно сказал Толя, — серьезная болезнь. Мания величия называется.
— То есть, — Катька встала с пола и вопросительно посмотрела сначала на Шершавого, потом на Лизу. Лиза с трудом сдерживала смех.
— Это означает, — как ни в чем не бывало продолжал Толя, — что у меня разговор к твоей сестре.
Лиза встала с дивана, похлопала по плечу свою изумленную партнершу.
— Один танец без меня. Я скоро вернусь, — и вышла чуть ли не под ручку с этим самым Толей. Толей!
Катя машинально включила музыку, но вместо танца стала ходить по комнате кругами. Очень хотелось подслушать, о чем это они там говорят. Какое такое дело может быть у Шершавого к ее пуританке-сестре. И что это вдруг она так счастливо смеялась, словно радуясь нежданной встрече? Неужто у них деревенский роман? Ай да Лизка! В Москве один, здесь — другой, одна я не у дел.
Катя прошла на кухню и выглянула в окно. Однако та часть крыльца, где, видимо, стояла парочка, с этой позиции видна не была. Перед окном стоял большой кухонный стол. И для того чтобы иметь возможность лицезреть Лизку и Толика в полном объеме, придется, прикинула Катя, влезть на этот самый стол. Минуту она поколебалась, но мысль «А вдруг они там целуются?» подстегнула к действию.
Катя осторожно встала сначала на табуретку, оперлась руками о стол, он предостерегающе качнулся. Постояла-постояла в полусогнутом положении, затем — была не была! — залезла на стол и приникла к окну. Стол заскрипел, но Катерина об опасности тут же забыла. И было от чего!
На крыльце стоят Шершавый и Лизка. Он нежно гладит ее щеку, а она млеет. Вот бы услышать, о чем они говорят. Катька чертыхнулась и решила наблюдать до конца этот четвертый акт пятой сцены непонятной ей немой пьесы.
— Я должен уехать, — говорил между тем Толя. — Мать совсем плоха. Врачи говорят, что необходима операция, а это значит, что остаток лета я проведу в больнице.
— Мне очень жаль, — сказала Лиза так искренне, что Толя не удержался и провел рукой по ее щеке.
— Какая нежная у тебя кожа, — сказал он. — Мне тоже жаль. — Постояли молча.
— Увидимся, значит, на следующее лето, — сказала Лиза, только чтобы не молчать.
— Видимо, так. — Толя задумчиво посмотрел на девушку. — Ты, Лиза, всегда можешь рассчитывать на меня. Что бы ни случилось. — Он снова замолчал. Наверное, от волнения ему было трудно говорить. — Только дай знать, и я, как Сивка-Бурка…
— Толя, ты прости меня, что я так плохо думала о тебе.
— Сам виноват, — он взял ее руку. — А теперь, Елизавета Никитична, до свидания.
Лиза, не очень понимая, что делает, движимая порывом, приподнялась на цыпочки и поцеловала Толю прямо в губы. Он обнял ее, и на мгновение оба потеряли ощущение времени. Впервые в жизни Лизу по-настоящему целовал мужчина — страстно, нежно и осторожно.
Батюшки! Катька прижала ладонь ко рту. Целуются! Стремясь достигнуть идеального обзора, она неосторожно качнулась вперед, бедняга стол накренился, секунду еще продержался и — рухнул вместе с грузом на пол, распавшись на отдельные доски. Пытаясь удержаться, Катька хватанула воздуху, задела полку с кастрюлями и только чудом не уронила себе на голову сковородку.
В дом, испуганные грохотом, вбежали Лиза с Толей. Катерина в этот момент выбиралась из-под обломков.
— Рухлядь, а не стол, — сказала, отряхиваясь. — Давно надо было его выбросить.
— Ты что, Кать, никак, подсматривала? — Толя смотрел на девушку с веселым удивлением.
— Вот еще! — фыркнула та. — Сдались вы мне. Целуйтесь себе на здоровье без меня!
— Катя! — ахнула Лиза.
— А что? — немедленно вскинулась Катька. — Думаешь, приятно, когда что-то от тебя скрывают? И кто? Родная сестра! Тем более, — продолжала Катерина, вполне профессионально разводя демагогию, — у меня теперь специализация такая. — Она важно замолчала.
— Что еще за специализация? — уже улыбаясь, спросила Лиза. На Катьку невозможно было долго сердиться.
— Будем считать, что это было мое первое журналистское расследование.
— Завершившееся первым журналистским крахом, — подхватила Лиза. — Ладно. Ты пока приберись, — она окинула взглядом разгромленную кухню, — насколько это, конечно, возможно. А я Толю провожу и потом помогу тебе.
— Счастливо, Катерина! — крикнул уже от двери Толя. — Творческих тебе успехов!
Чертыхаясь и поминутно вздыхая, Катерина покорно принялась за ликвидацию последствий не совсем удачного, зато первого в жизни «расследования».
Бабушка вернулась, когда кухня уже была приведена в порядок. Правда, место развалившейся реликвии занял небольшой столик с веранды, но в целом все выглядело неплохо. Исчезновение старого верного стола, стоявшего до последнего, было объяснено его внезапной кончиной от перегрузки — якобы неразумная Катька взгромоздила на него ведро с водой. Нина Григорьевна только плечами пожала, хотя в душе сильно расстроилась из-за утраты. За многие годы она привыкла к своим вещам, иногда разговаривала с ними, жаловалась на одинокую судьбу и очень неохотно расставалась — словно прощалась с какой-то частичкой своей жизни.
— Давайте попьем чайку, — заискивающе предложила Катя, чувствуя бабушкино настроение. — Завтра я уезжаю, так хоть посидим тихо напоследок.
— Тихо — это хорошо, — согласилась Нина Григорьевна.
Катерина быстро заварила чай, выложила в вазочку печенье, конфеты, налила в пиалу свежее, этого года, клубничное варенье.
— Садись, ба, готово, — поставила перед Ниной Григорьевной чашку. — И ты, Лизка, тоже подруливай.
Покатился негромкий разговор, Нина Григорьевна потихоньку успокаивалась, стол перестал казаться большой потерей, зато завтрашний отъезд Кати расстраивал. Вот и Лиза к осени уедет. И опять долгая одинокая зима. Спасибо, хоть Толик стал захаживать. Живая душа…
— Послушай, ба, — начала Катя, — а почему ты после гибели мужа больше замуж не вышла? Ведь ты же красавицей была.
— Ну уж прямо красавицей, — смутилась Нина Григорьевна. — Хотя, конечно, ухажеры были.
— И что? — тут же пристала Катька.
— Ты понимаешь, — бабушка отставила чашку, — был один хороший такой мужчина, уже после войны. Мы только-только начали на ноги вставать, трудное, конечно, было время. Так вот за него, за Дмитрия Алексеевича, я чуть было и не вышла.
— А что случилось? — спросила Лиза.
— А сон мне приснился. Сплю я и вижу, что просыпаюсь. А в ногах у меня стоит мой покойный муж и говорит: «Не ходи, Нина, замуж. Прошу тебя очень об этом». И исчез. Растворился.
— Ну как же так, — немедленно возмутилась Катька. — Это же эгоистично.
— Не знаю, Катенька, эгоистично или нет, — сердито сказала бабушка, — а только через несколько лет Дмитрий Алексеевич спился. Совсем пропал человек. А к тому времени он женился на нашей соседке и жену с детишками бил. Вот так вот, — закончила Нина Григорьевна с видом победителя.
— Ты, ба, чересчур увлекаешься суевериями, — сказала Катя.
— А ты, Катюшенька, зря про них забываешь.
— Бабушка, — примирительно сказала Лиза, — просто Катьке необходимо свое слово оставить последним.