Конечно, Ами была права: Микки следовало вращаться в деловых кругах. Но на заседаниях международного благотворительного клуба «Ротари» она чуть не уснула под нескончаемые официальные речи и сплошные разговоры о гольфе. А в женской лиге Индийской торговой палаты, куда ее уговорили вступить обнаружила разодетых, тщеславных и самовлюбленных дам, носившихся с какими-то безумными прожектами. Микки помнила их еще с тех времен, когда училась ходить на лужайке перед зданием клуба «Ротари», и теперь изо всех сил пыталась делать вид, что ей интересны их разговоры. Они хвастались друг перед другом покупками, обсуждая оптовые цены на сладкие лимоны, для которых сейчас не сезон, и на бриллианты, для которых всегда сезон, а Микки чувствовала себя не в своей тарелке: ей не хватало терпения выслушивать их лицемерные замечания и вникать в подковерные интриги. Впрочем, дамы так и не приняли ее в свой крут: были вежливы, но держали дистанцию.
Будущее «Хиралаль Индастриз» все еще оставалось туманным. Раманбхаи перестал, ограждая Микки от решения деловых вопросов, проводить длительные совещания со «своими людьми» за закрытыми дверями, но эти совещания, насколько она могла судить, не приносили никакой пользы. При этом, не говоря ничего конкретного, Раманбхаи все же дал ей понять, что очень недоволен ее сближением с Шанаем, охарактеризовав его как «недостаточно взрослого» и «неопытного в таких делах». Но Микки решила не замечать этих уколов. Она пришла к выводу, что они неизбежны, ведь Раманбхаи очень ревностно относился ко всему, что касалось «Хиралаль Индастриз», стремясь, чтобы компания оставалась на высоте и после смерти ее хозяина. Вот только Микки очень хотелось, чтобы Раманбхаи перестал руководить каждым ее шагом. Он так ее опекал, так стремился уберечь от всех трудностей бизнеса, что невольно напрашивалась мысль: а не скрывает ли он от нее что-то важное. Юристы и экономисты отца были то ли слишком бесхребетны, чтобы сказать ей всю правду, то ли слишком преданы Раманбхаи.
Размышляя над этим, Микки склонялась к идее обратиться за помощью к Ами. Ей нужен был союзник, человек, которому она могла бы доверять, с которым имела бы возможность посоветоваться. А поскольку никто внутри доставшейся ей по наследству финансовой империи не хотел делиться информацией о реальном положении дел, оставалось только прислушиваться к сплетням.
— Мама, скажи мне правду, — расспрашивала Алиша. — Сколько точно у нас осталось денег? Что нам оставил папа… если вообще что-нибудь оставил. Или все досталось этой сучке?
Лилабен посмотрела на дочь, не в силах осознать вопрос. Алиша рассердилась:
— Ну что это такое! Ты знаешь, который час? Уже почти время обеда. Посмотри на себя… Даже служанка постеснялась бы ходить в таком виде.
Лилабен запахнула на себе халат и заплакала. Алиша с трудом поборола искушение ударить ее.
— Прекрати, мама! Чуть что, так сразу реветь! Думаешь, твои слезы помогут нам выбраться из этой дыры? Нет. И нечего плакать! Как же ты мне надоела. Как мне надоела эта жизнь. Вот ты сидишь здесь и пьешь, жалея себя… А меня ты пожалела? Тебе, возможно, кажется, что твоя жизнь прошла… но моя-то только начинается, и я не собираюсь провести ее, сидя с тобой в этом болоте. Как только я узнаю, что у нас хватит денег на билет подальше от этой мусорной кучи, ни на минуту здесь не задержусь. И — слушай меня внимательно — обратно я не вернусь. Слышишь, я не буду торчать тут с тобой всю жизнь. Я уеду, уеду, уеду. Ну же… скажи: где деньги?
Лилабен безвольно махнула рукой в сторону шкафа, стоявшего в ее спальне.
— Да ладно тебе. Там всего несколько тысяч рупий. Этого не хватит даже на билет отсюда до Катманду. Я имею в виду настоящие деньги. Или ты все пропила? А может, отдала кому-то из своих чертовых дружков? С тебя станется… Которому? Тому, что был на прошлой неделе? Или тому, кто был две недели назад? Или это тот, кого я видела в твоей постели вчера — он жрал, как голодный пес, роняя крошки на твое голое тело. Так это он забрал все деньги? Ну же, скажи!