– Нам нужно согласовать это с руководством.
– Меня не интересует мнение руководства, – продолжаю я во все том же наглом тоне. – Я хочу, чтобы с этого момента рядом со мной не было никаких «телохранителей».
– Что вы задумали, Адриан?
– Послушайте, – устало говорю я, – теперь, когда Сигнальщик мертв, на Шлемиста я могу выйти лишь одним-единственным способом. Мне придется играть в открытую. Но при этом я должен знать, черт побери, что меня окружают лишь потенциальные враги. Ваша опека все равно не поможет, если Шлемист захочет убрать меня.
– Вы в этом уверены?
– Пару часов назад я вертелся ужом на грязном асфальте, дабы избежать автоматной очереди, а это убеждает лучше всяких аргументов…
– Но тем самым вы лишаете себя связи с Контролем, – протестует мой собеседник. – Вы понимаете, что, в случае необходимости, мы не сможем ни о чем предупредить вас?
– В данных условиях связь теряет всякий смысл, – бормочу я. – Поймите, любые мои контакты с Центром сейчас опасны, потому что дают Шлемисту шанс обнаружить меня быстрее, чем я обнаружу его. А от того, кто быстрее друг друга обнаружит, будет зависеть исход всего дела.
Возможно, у Контроля имеется свое мнение на этот счет, но мне все-таки хочется верить, что ко мне прислушаются. Я прекрасно понимаю, как им трудно отказаться от наблюдения за мной. Потому что, если Шлемист прикончит меня, у них не останется никаких зацепок, чтобы послать по моим следам кого-нибудь другого. Слишком велика ставка, чтобы так рисковать в этой игре, к тому же у меня и Контроля – несколько разные интересы. Моя цель заключается в том, чтобы не только обезвредить Шлемиста, но и выжить самому. А Контроль заинтересован в том, чтобы уничтожить Шлемиста любой ценой – даже если при этом придется пожертвовать несколькими адрианами клурами.
– Итак, никакой опеки, – повторяю я. – Конец связи.
Взгляд человечка с портфелем сразу проясняется, и он спрашивает:
– Так вы покупаете чудо-щетку или нет? Всего пятнадцать юмов, а, между нами говоря, в магазине она стоит намного дороже…
– Знаете, – говорю я, поднимаясь, – я передумал. К тому же, для начала мне пришлось бы купить собаку, а я их с детства не выношу…
Глава 2
Тело лежало в комнате на полу, наспех прикрытое стареньким пледом, который кто-то из полицейских позаимствовал с дивана.
Я увидел его сразу же, едва вошел в квартиру.
– Осторожно, не наступите, – посоветовал заботливый голос сзади.
Меня взяли за локоть и указали пальцем под ноги. Там простиралась обширная кровавая лужа. Лужа была старательно обведена мелом, словно кто-то пытался пародировать ранних абстракционистов.
– Семь ножевых ран, – пояснил все тот же заботливый голос над плечом. – Поэтому так много крови… Хотя хватило бы и одной: ведь каждый удар был смертельным. Видно, убивали его со знанием дела, но для подстраховки слегка перестарались!..
Я повернул голову. В углу сидел на корточках еще один полицейский, который глубокомысленно изучал содержимое распахнутого стенного шкафа.
– Минуточку, – предупредил сопровождавший меня полицейский и вышел из комнаты.
Тело под пледом лежало в естественной позе, животом вниз. Вот только ноги были широко раскинуты в стороны. Как у распятого Христа…
В комнате находился еще один полицейский, только, в отличие от своих напарников, он был в штатском. Он-то и обводил мелом очертания предметов. Вещи были беспорядочно раскиданы по всей комнате, словно здесь недавно имел место классический, полномасштабный полтергейст, но лично меня больше всего заинтересовала одна штуковина. На письменном столе, рядышком со стареньким «пентиумом», красовался кухонный нож (мой нож), с лезвия которого капала тяжелая мутная кровь.
У самой двери по стене на уровне груди тянулась длинная грязно-алая полоса, и я сначала не понял, что это такое. Поймав мой взгляд, полицейский, изучавший стенной шкаф, поднялся с корточек и провел рукой вдоль стены, не касаясь ее. Он словно гладил ее. Тут до меня дошло: такой след мог оставить тот, кто пытался удержаться на ногах, опираясь окровавленной рукой на стену.
– Ну и наследил же этот тип ! – с непонятной интонацией проговорил полицейский, вертя ладонью перед своим лицом так, будто видел ее впервые. – А вообще-то жарковато здесь, правда ?
Я согласился, и он принялся расстегивать пуговицы на мундире. В свою очередь, я провел рукой по волосам. Они были мокрые, будто я только что вышел из душа.
– Пивка бы сейчас, – мечтательно произнес тот, который изображал из себя художника. – Пивко бы сейчас неплохо пошло, а, Тим ?
Тим немедленно согласился с коллегой, и некоторое время они, истекая слюной неудовлетворенной жажды, обсуждали недоступную им в данный момент возможность.
Я снова поглядел на красную лужу под ногами, потом осторожно переступил ее и подошел к окну. Там, снаружи, все было как всегда, но сейчас мне показалось, что знакомый, до чертиков надоевший пейзаж, единственной примечательной чертой которого была трансформаторная будка с крупной надписью на грязно-белой стене «Не влезай (неизвестный шутник коряво приписал сверху: „на жену“) – убьет!», таит в себе нечто зловеще-кладбищен-ское.
Разговор за моей спиной переходил уже на более горячительные напитки, нежели пиво.
– У меня такое ощущение, – жаловался полицейский с заботливым голосом своему напарнику, – что Фабиан разбавляет виски какой-то мочой.
– Сколько он с тебя берет? – деловито поинтересовался напарник.
– Семьдесят пять, но это – между нами…
– В этом-то все и дело, – сказал деловитый. – Я ему плачу по стольнику за порцию, зато качество, как говорится, переходит в количество!
В прихожей хлопнула дверь, и вскоре я услышал за спиной чей-то знакомый голос:
– Господин Любарский?
Я с неохотой оторвался от созерцания трансформаторной будки. Посередине комнаты торчал, засунув руки в карманы великолепного бархатного костюма и слегка покачиваясь с носка на пятку, высокий скелетообразный человек лет сорока. У него было желтоватое сухое лицо с мохнатыми бровями и большими ушами, усеянными крупными родинками. Под мышкой у человека был небрежно зажат довольно объемистый портфель. Мне не потребовалось напрягать свою память, чтобы узнать его. Это был не кто иной, как сам заместитель начальника полицейского управления Ген Куров.
В глазах его промелькнуло удивление.
– Рик? Черт возьми, а я и не знал, что это ты – Любарский!.. Вот ведь как бывает, – сказал он полицейским, которые застыли в скованных позах почтительного внимания начальству, – живешь с человеком в одном доме почти двадцать лет, а фамилии его и знать не знаешь!
Заботливый что-то неразборчиво промямлил, а деловитый торопливо, но явно не к месту вставил:
– Друзья познаются в беде, Ген Вениаминович! – Он произнес это так, будто эта затертая до дыр сентенция родилась в его мозгу после долгих бессонных ночей.
Куров не обратил внимания. Куров только крякнул и сказал:
– Ладно, переместитесь-ка, ребятки, пока на кухню. Осмотрите ее как следует на предмет улик.
Полицейские, заметно оживившись (видимо, упоминание о кухне вызвало у них какие-то совершенно определенные и приятные ассоциации), удалились.
Куров огляделся и подвинул к себе мой любимый стул на одной ножке с вращающимся сиденьем, на котором я, в минуты тяжких интеллектуальных усилий, любил изображать космонавта в центрифуге. Бухнув портфель на пол, себе под ноги, он взгромоздился на стул и сразу стал похож на завсегдатая бара в ожидании, пока бармен нальет ему традиционную порцию «на два пальца». Мне Куров предложил присесть на диван (я давно уже заметил, что следователи и прочие представители правосудия почему-то всегда предлагают своим собеседникам именно присесть, а не сесть, даже если по их собеседникам давно уже плачет, по меньшей мере, тюремная камера) . Я «присел» и подумал, что мне пора произнести сакраментальное «что здесь происходит?», но вовремя вспомнил, что в фильмах и книгах следователи в ответ обычно выдают нечто типа «вопросы здесь буду задавать я», и на всякий случай решил не следовать стереотипам.