Начали мы с комнаты. И прежде всего – с письменного стола.
– Компьютер твой ? – спросил Куров.
– Мой, – несколько отупело подтвердил я.
– Включи-ка, – попросил Куров.
Я включил «пентиум», натужно попискивающий дохлой системой охлаждения. Через несколько секунд на экране возник
– Проверьте, нет ли здесь информации, которую мог ввести в компьютер ваш приятель, – попросил Куров, и по его официальному тону я догадался, что он опять использует аудиокомп.
Я полистал перечень директорий и файлов. «Не моего» там, как ни странно, ничего не оказалось. Зато, хотя и не вовремя, я обнаружил файл со статистическими данными по аномальным явлениям в Интервиле за последние десять лет, который был мне позарез нужен для очередной статьи в «Невероятном и непознанном».
Я так и сказал Курову, но он все равно добросовестно перекачал в свой комп-нот содержимое жесткого диска «пентиума».
Потом мы стали рыться в ящиках стола. Рылся я, Куров лишь наблюдал, сунув руки в карманы, покачиваясь с пятки на носок и время от времени непонятно хмыкая себе под нос. В столе царил, как всегда, страшный кавардак. Так, в кипе моих бумаг обнаружился тупой топорик-молоток для отбивания мяса, в россыпи кнопок лежали чистые, но дырявые носки, а между книгами по черной магии сушилась аккуратная стопка кленовых листьев.
В платяном шкафу нашлись детский пневматический пистолет без единого патрончика и початая бутылка виски.
В баре лежала потертая цифровая фотокамера без единого снимка (но Куров скопировал и ее диск), а за диваном я отыскал чудовищную трость с серебряным набалдашником образца начала двадцатого века.
Мысленно я терялся в догадках, зачем Слану мог понадобиться весь этот хлам и каким образом весь этот странный набор вещей мог оказаться здесь, если, по словам Курова, мой приятель не покидал квартиры? Значило ли это, что он все-таки принимал каких-то гостей, которые страдали хронической рассеянностью?..
Потом мы перешли на кухню, где, в свете версии о том, что Слан кого-то жутко боялся, должен был прятаться где-нибудь под мойкой или в холодильнике хотя бы компакт-пулемет, но, к моему удивлению, ничего особенного там не обнаружилось, кроме залежи банок с консервами в грязной огромной сумке на полу и больших запасов снеди в холодильнике, который был не очень-то избалован таким вниманием к себе в мою бытность в этой квартире.
Только под ванной я обнаружил нечто такое, что могло заинтересовать следствие. Это была старомодная записная книжка в черной клеенчатой обложке. В таких творческие личности обычно записывают пришедшие в голову мысли, наброски произведений. Очевидно, та же самая мысль пришла в голову и Курову, потому что он спросил:
– А что, твой приятель увлекался сочинительством ?
– Я же вам говорил, Ген Вениаминович, – сказал я. – Он ведь по образованию был филолог… И вообще, чем он только не увлекался! Он даже в съемках рекламных роликов одно время участвовал… Помните такой забавный сюжетец, где мужчина умывается из биде?
Он не помнил. Он протянул руку к записной книжке, но я сделал вид, будто не замечаю этого жеста. Перелистал несколько страниц. На одной было написано таким срывающимся торопливым почерком, словно Слан писал на ходу на улице:
Не поймут меня те, кто трескает
Щи, уставясь тупо в экран!
Жизнь, как суп, не люблю я пресную –
И солю ее кровью ран!
А еще на одной странице было выведено – на этот раз уже не торопясь, красивыми заглавными буквами: «Я ГОВОРЮ, ЧТОБЫ НИКТО НЕ ДОГАДАЛСЯ, ЧТО МНЕ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ».
Больше в книжке, насколько я успел заметить, ничего не было, но многие страницы были вырваны с корнем.
Куров, наконец, взял книжку у меня из рук.
– Все я-ясно, – протянул он, быстро перелистав ее. – Это называется: «Поэтом можешь ты не быть»… – И добавил долгожданное: – Ладно, можешь идти, Рик. Извини, но квартиру твою мы на время следствия опечатаем, так что придется тебе еще немного пожить у родителей.
Я хотел у него что-то спросить, но так и не смог вспомнить, что именно. Поэтому просто кивнул и пошел на выход.
Уже спустившись по лестнице и выйдя на залитую солнцем улицу, я вспомнил, что же я хотел спросить у заместителя начальника полиции Интервиля Гена Курова. Труп Слана был, что называется, еще тепленьким, и кровь не успела ни застыть, ни засохнуть, несмотря на жару. Каким образом полиции удалось так быстро узнать о смерти моего приятеля, если он вел отшельнический образ жизни?
И еще. Я сознательно соврал Курову насчет того, что ни одна душа, кроме меня, не знала о проживании Слана в моей квартире. Был один человек, которому мне угораздило открыться, но я никак не мог поверить в то, что этот человек был способен хладнокровно и умело нанести моему другу семь ударов ножом.
Глава 3
Следующим пунктом моей программы идет рекогносцировка местности. А поскольку истина гласит, что всегда следует сочетать приятное с полезным – например, запивать водку рыбьим жиром, – то в ходе своей вылазки я еще намерен и заморить того червяка внутри меня, который постепенно все больше превращается в огромного змея.
Именно по этой причине, пересекая вестибюль гостиницы, я мужественно преодолеваю соблазн нырнуть в зал уютного ресторанчика, расположенного на первом этаже, и устремляюсь к центру города в поисках информации и тех заведений, где не просто кормят, а кормят очень вкусно.
Я никогда раньше не бывал в Международном, и нельзя сказать, что он не производит на меня никакого впечатления. Не может не производить никакого впечатления город, утопающий по уши в зелени, сверкающий на открытых пространствах всеми цветами радуги и как бы кичащийся своими навязчивыми достоинствами и красотами.
Здесь все здания не похожи друг на друга, и каждое из них – подлинный шедевр архитектурного гения.
Здесь невозможно заблудиться, потому что улицы представляют собой почти идеальные прямые линии, под прямым углом пересекающиеся друг с другом. У них нет претенциозных названий, они просто пронумерованы, как в Нью-Йорке, и с севера на юг идут четные номера, а с запада на восток – нечетные.
Здесь много скверов и фонтанов, парков и аллей; здесь уютные одноэтажные виллы соседствуют в центре города с многоэтажными жилыми массивами; благодаря очистным сооружениям, здесь нет удушливого смога, облаков выхлопных газов и вони от протухших мусорных баков, как это бывает в других городах.
Здесь самые вежливые водители, старательно соблюдающие правила дорожного движения и по-джентльменски предоставляющие пешеходам право спокойно перейти дорогу – даже в неположенном месте.
Здесь самая чистая и светлая в мире подземка, в пассажах и в туннелях которой не скапливаются бродяги, нищие и всякие темные личности.
Одним словом, здесь все прекрасно, как в раю, но что-то мешает мне окончательно влюбиться в этот спокойный и уютный городок. И вскоре я догадываюсь, что именно: налет искусственности покрывает Интервиль. В нем постоянно чудится нечто неестественное, как бывает, когда видишь чересчур красивую и эффектную женщину на глянцевой обложке журнала мод.
И еще – люди. Города состоят не из зданий и улиц, а из людей, их населяющих. Кто это изрек, не помню, но, шествуя по улицам и проспектам, я уделяю пристальное внимание тем, кто проживает в этой «обители мира и покоя», и ощущение неестественности в моей душе возрастает, словно я нахожусь в некоем огромном театре, где актеры и зрители перемешались в одной пестрой толпе, старательно играя свои роли.
Нет, в Интервиле действительно проживают благопристойные и порядочные граждане. Здесь действительно принято здороваться и заговаривать с первым встречным на улице, в магазине, в общественном транспорте, в ресторане или кафе. Здесь не встретишь мрачных, угрюмых личностей с щетинистым лицом, опухшим от трехнедельного беспробудного пьянства. Как ни странно, но здесь, кажется, отсутствуют заплывшие жиром лица и тела. Повсюду – одни сплошные улыбки и счастливые, безмятежные лица…
Поневоле начнешь верить путеводителям и рекламным посулам. Если только, конечно, тебе неизвестно, что скрывается за этим, таким мирным, фасадом уюта и благополучия.