Наверное, все паломники в какой-то момент чувствуют то же самое. Мы оптимистичные существа. Для иудеев Храмовая гора – начало всего мира, самое близкое к Богу место на земле и важнейшее для молитвы. Для мусульман небольшое квадратное здание в Мекке под названием Кааба – главная святыня, настолько доминирующая в психической географии верующих, что они поворачиваются в ее сторону пять раз в день, где бы ни находились, пусть даже на борту летящего над океаном авиалайнера. Всякий культ, группа, команда, банда, общество, гильдия и так далее имеют собственное значимое место, освященное памятью и наполненное смыслами. У большинства из нас тоже есть свое особенное место – родной город, стадион, церковь, пляж или гора, – которое величественно возвышается в нашем сознании.
Эта значимость всегда в известной мере персонифицирована, даже если поделена между миллионами. Философы любят замечать, что «место» в той же степени расположено внутри нас, в какой и вовне. Можно нанести место на карту, указать его широту и долготу при помощи GPS, собрать на ботинки вполне реальную пыль с очень даже настоящей Земли. Однако это неизбежно будет лишь половина истории. Другая половина заключена в нас самих, в том, что мы знаем об этом месте и как воспринимаем его. Как выразился философ Эдвард Кейси, «как бы мы ни срывали культурные или лингвистические покровы, мы никогда не найдем во всей чистоте места, что скрыто под ними». Вместо него мы получим лишь «бесконечные меняющиеся характеристики отдельных мест».
Путешествуя, мы фиксируем значение того или иного места в своем сознании. Именно в глазах пилигрима место паломничества становится священным, а добравшись до него, он подтверждает не только ее святость святыни, но и собственную значимость. Наше физическое (physical) местонахождение помогает нам лучше осознать наш психический (psychic) ландшафт – нашу идентичность. Но справедливо ли все это в отношении меня и моего паломничества в поисках Интернета? Я жажду увидеть его важнейшие места, но действительно ли они являются таковыми? А если да, то достаточно ли Интернет близок к религии (как способу познания мира), чтобы посещение этих мест обрело смысл?
Вопрос встал передо мной во всей сложности на следующее утро в Лос-Анджелесе. Я проснулся на заре, испытывая ощутимый джетлаг (тело все еще жило по нью-йоркскому времени), в огромном отеле рядом с аэропортом. Сквозь зеркальный фасад открывался вид на взлетно-посадочную полосу. Я стоял и смотрел, как реактивные лайнеры один за другим приземляются на собственные тени. Почти ко всем предметам в номере были прикреплены маленькие, сложенные вдвое картонные этикетки, и торговые марки на них недвусмысленно намекали, что номер соответствует международным стандартам: кровать Suite Dreams®, ванные принадлежности Serenity Bath Collection™, обслуживание от Signature Service. Ничто здесь не было уникальным или местного производства, все привезли откуда-то издалека по указанию той или иной глобальной корпорации. Романист Уолтер Кирн называет «аэромиром» подобные безликие пространства аэропортов и их окрестности. Я попытался устроить себе небольшое постмодернистское развлечение, воображая, что я Райан Бинэм, герой романа «Мне бы в небо» (в одноименном фильме его играет Джордж Клуни). Бинэм только и чувствует себя как дома в этом однообразном, хотя и комфортабельном мире, пусть даже города, в которых он побывал, «уже не запоминаются так хорошо, как раньше».
Но я чувствовал себя опустошенным. Едва начав свое путешествие, я обнаружил, что карабкаюсь по практически отвесному склону в поисках хотя бы чего-то конкретного и вещественно «местного». Было тяжело наблюдать, как места, только что казавшиеся реальными, на глазах сливаются в неразличимое единство. Я приехал в Лос-Анджелес, чтобы вернуть Сеть в физический мир, но теперь уже сам мир как будто подчинился логике сетей.
Впрочем, как вскоре выяснилось, я зря переживал. Когда я приехал в университет, момент физического рождения Интернета стал виден ярко и отчетливо, как и место, где это произошло. В 1969 году, в субботу перед Днем труда[12], несколько аспирантов кафедры вычислительной техники, захватив бутылку шампанского, собрались во внутреннем дворе Болтер-холла, инженерного факультета UCLA. Стоя на том же самом месте, я живо представил себе эту сцену. Праздновали они доставку (самолетом из Бостона) впечатляющего и дорогого нового гаджета: модифицированной и усиленной военной версии мини-компьютера Honeywell DDP-516. Сейчас про него никто не сказал бы «мини», ведь эта машина весила почти полтонны и стоила 80 тысяч долларов – полмиллиона на сегодняшние деньги. Его построили в Кембридже, на массачусетской конструкторской фирме Bolt Beranek and Newman, заключившей с министерством обороны миллионный контракт на развертывание экспериментальной компьютерной сети под названием ARPANET. Среди многочисленных усовершенствований, внесенных компанией в эту машину, фигурировало и новое устройство: интерфейсный процессор сообщений. Тот, что прибыл в тот день на холм, на котором находится кампус UCLA, был самым первым и назывался IMP № 1.