Так он работал над дюжиной листов, пока не стало смеркаться. Тогда он встал, выдолбил в земле ямку и вылил в неё остаток жидкости из пузырька. Затем уложил листы в большую папку, собрал вещи и побросал их в сумку. Мольберт сложил, перекинул его на ремне за спину и, бросив последний взгляд на бухту, двинулся по вершине холма к тропинке, по которой спускался проворной, пружинящей походкой хорошо натренированного человека. Он был высок, прекрасно сложен, широкоплеч. Свои странные зарисовки художник делал уже не в первый раз и в разных местах. С переносным мольбертом за спиной, с неизменной кожаной сумкой, он появлялся и в Неаполитанском вице-королевстве, и в Сицилийском, и в Ливорно, и в Пьемонте, забирался даже во Францию и Швейцарию — всюду, где сооружались новые крепости и форты.
На границе города художнику преградил путь пост стражи. Плотный коренастый солдат со шпагой на боку, с пикой в левой руке остановил его.
— Откуда следуешь?
— С холма. — Художник неопределённо махнул рукой куда-то вверх.
— Что делал?— спросил стражник. Его круглое лицо блестело от пота.
— Писал.
— Ну-ка, дай посмотреть! — буркнул солдат грубо, тыча пальцем в сумку и недоверчиво заглядывая в ясные глаза художника.
Молодой человек раскрыл папку, и стражник, перебирая листы один за другим, все подробно просмотрел. Пальмы, горы, бухта, корабли, лодки рыбаков, церкви, набережная, силуэты дворцов. Солдат удовлетворённо кивнул.
И вдруг большая капля пота выкатилась из-под его шлема на висок и упала на рисунок. А вслед за ней и другая капля, со лба. Живописец что-то буркнул, протестуя, и хотел быстро захлопнуть папку, но стражник помешал, брякнув на лист свою волосатую влажную нечистую лапу.
— А ну, постой-ка! — рыкнул он, отодвигая художника. — Что тут такое? А?
Он провёл ручищей по бумаге, и на листе, — о, колдовство! о, ужас! — на фоне пальм и кустов проявились тёмные очертания военного форта с солдатами и изображением масштабной линейки. Стражник тупо уставился на живописца, не в силах понять эту чертовщину. На грубом лице появилась недоверчивая ухмылка.
— Ты, что же это, сукин сын! Как это тебе удалось? Ах ты сукин сын!
Солдат одной рукой сгрёб лист, а другой наставил пику на молодого человека.
— Эй, Джа... — хотел было позвать товарища стражник, но не успел. Видя, что дело принимает нежелательный оборот, художник быстро поднял свою изящную руку и двинул стражника сверху вниз по шлему, да так крепко, что тот тут же рухнул ему под ноги. Более не мешкая и убедившись, что и дорога пуста, и на зов стражника никто не появился, он схватил свою папку под мышку и сиганул прямо в темнеющие с краю дороги кусты. Он мчался не разбирая дороги и остановился лишь тогда, когда тьма полностью накрыла и холмы, и город, а шум возможной погони, если она была, давно стих...
В продолговатой комнате, среди склянок и реторт, книжных стеллажей и пюпитров, бумажные листы были установлены на большом мольберте. Высокий старик с окладистой седой бородой, облачённый в длинное тёмное одеяние, внимательно рассматривал карандашные зарисовки. Затем, вооружившись толстой кистью, более уместной в руках цирюльника, он окунул её в склянку с серым порошком и, вытянув подальше руку и отвратив от мольберта лицо, морщась, принялся мазать ею рисунки.
На бумаге стали проявляться башни с амбразурами, военные корабли и солдаты, таинственные чертёжные отметины и цифры.
Старик снова наклонился к рисункам.
— Ты смотри-ка, смотри-ка!— радостно восклицал он, разглядывая изображения и придерживая одной рукой на носу очки. — Они явно обновили и перестроили маяк! Второй вал почти дотянули! А форты! Раз, два-а, три-и, четы-ыре... семь... их скоро будет до десятка! А это что? Ты зарисовал высадку испанского десанта?
— Да. Я находился там, когда как раз пришёл большой транспорт из Барселоны. Я насчитал, что испанцы высадили около двух тысяч солдат. Через несколько дней они были отправлены в Милан, — пояснил молодой человек, стоя за спиной старика.
— Джироламо! Мальчик мой! — восторженно воскликнул старик. — Ты вырос в настоящего маэстро! Как рассчитан масштаб, уловлена перспектива! Я думаю, в рисунках, в портретах, панорамах ты вскоре если не превзойдёшь, то станешь так же знаменит, как старик Вечеллио[1]! В нашем узком кругу, конечно.
1
Вечеллио Чезаре (1521—1601) — итальянский живописец; лучшие его работы — портреты, городские панорамы, гравюры. Родственник Тициана.