Неравенство, признанное нормой, породило особый стиль отношений между людьми — причем дело не в пресловутых мигалках и дело не в привилегиях чиновников. Возникла атмосфера заискивания перед сильными, подхалимство, а то, что иногда именуют деловой хваткой, — на самом деле (поскольку речь идет о том, чтобы влиться во влиятельную корпорацию) есть исполнительность и угодничество. Да, в былые времена народу врали про светлое будущее, которое люди строят сообща, — впрочем, нечто общее, плохонькое, люди все же строили. Сегодня про общее дело не врут — общего дела не существует в принципе. Вместо общественной морали утвердилась корпоративная мораль — субститут правил поведения среди людей. Корпоративная мораль звучит так: будь высококлассным профессионалом — и ты пригодишься, твой труд оценят на рынке. Поскольку от каждого без исключения члена корпорации требуется, чтобы он ценил своего босса, знал цену своему месту и служил верно, — то каждый без исключения привык закрывать глаза на бесправие населения. Обсуждать нищету — дурной тон, практически — это аморальный поступок. Не все, кто беден, — неудачники. Но тех, кого взяли в долю, достаточно много, они проявили инициативу, они талантливы, еда и большие деньги им достались по заслугам! Если бы пенсионеры вертелись побойчей — им, возможно, тоже перепало бы с барского стола. А не вертятся — пусть пеняют на себя.
От этого повального угодничества протухла журналистика. Смелость журналиста, как и свежесть осетрины, бывает либо безоглядной — либо фальшивой. Российские средства массовой информации могут набраться смелости критиковать президента — но они никогда не заикнутся о своем работодателе. И главное: зоилы никогда не заинтересуются судьбой бабок в Воронеже, разве лишь затем, чтобы найти повод для критики нужного чиновника, — но никогда не для того, чтобы усомниться в размерах своей заработной платы, пришедшей из украденного хозяином бюджета.
Собственно говоря, все общество связано круговой порукой лицемерия: все без исключения знают, что они встроены в систему мошеннических отношений, но каждый лично полагает, что вот именно его труд получил оплату по заслугам. Архитекторы строят виллы ворам; менеджеры обслуживают портфели казнокрадов; правозащитники лебезят перед куршевельским миллиардером Прохоровым; писатели расшаркиваются перед Скочем, товарищем Михася по парной, учредившим премию «Дебют»; авангардисты заискивают перед Абрамовичем, метод обогащения которого стал известен благодаря лондонскому суду; и так далее. Было время, когда свободные художники критиковали бездарные поделки Церетели: он испоганил город. Вы слышали сегодня от смелых арт-критиков хоть бы писк в адрес хозяина Академии, традиционно ретроградного места, противника авангарда? Нет, критики хозяев вы не слышали от лидеров современного искусства: Церетели участвует в их мероприятиях, принял под крыло отличившихся, эти институты давно слились в одну номенклатурную ячейку. Разрыв между бесправным населением и жирным хозяином утвердила как норму русская интеллигенция, точнее говоря, та корпорация, которая пользуется самоназванием «интеллигенция», поскольку интеллигенции больше нет. Интеллигенция возникла в России как адвокат униженных и оскорбленных — нынче эта страта размылилась в обслугу номенклатуры, в менеджеров, телеведущих, детективных писателей, пиар-агентов и спичрайтеров, превратилась в «креативный класс».
Креативный класс сделал нечто обратное тому, что являлось миссией интеллигента на Руси. Стараниями «креативного класса» разрыв между нищими и ворами был легализован на нравственном уровне. Было произнесено слово «быдло» — обращенное к массе народа. Было сказано слово «анчоусы» — про людей. А также писатель Быков употребил слово «чернь» — возможно, заигравшись. Но поскольку писатель теперь должен играть постоянно, то остановиться и задуматься — невозможно.
В креативном классе сегодня идет игра, наподобие зарницы, — «Свергнем Дона Рэбу». Как и зачем эту игру организовали — об этом речь впереди. Главное, креативный класс прошел сеанс омоложения: он в борьбе за демократизацию страны, против захватившего страну клана Путина — коего принято именовать Доном Рэбой и который сосредоточил в своих руках зло. Народ же — оболваненный и рабский, поддерживающий Дона Рэбу — заслужил, по мнению писателя, названия «чернь». По сути, протестная акция креативного класса имеет единственный социальный результат: бывшей интеллигенции поручили легализовать неравенство, объявить неравенство заслуженным. И бывшие интеллигенты справились. Это была корпоративная серьезная работа — оправдание и закрепление существующего в обществе неравенства классов. Следовало наконец громко произнести: это народу по заслугам, и это нравственно. Толстой, Чехов или Короленко так бы не смогли сказать — а современные писатели, гуляя по бульварам, сказали.
Вот это — реальность, а Дон Рэба — это абстракция. Никакого Дона Рэбы, Саурона, Волан-де-Морта и прочей абстрактной нечисти в истории нет. Есть нечисть реальная, ее можно назвать. В реальности действующего президента России привел на власть клан деловых людей, куда входил Березовский и члены семьи покойного президента Ельцина. Привели Путина они в качестве сторожа — так в то время было принято: офицеров госбезопасности брали начальниками охраны, нанимали приглядывать за сложенной в подвалы добычей. Условием утверждения в должности было то, что семья Ельцина неприкосновенна и передела собственности, уже поделенной между верными феодалами страны, более не будет. Было решено утвердить status quo: что украдено, то украдено навсегда. Никаких переделов и пересмотров границ. Тебе — Таймыр и Норникель, тебе — Сибнефть, тебе — Ачинск, а определенную долю — в общак. Для этой благородной цели — быть «смотрящим» в воровской малине — и пригласили майора КГБ. Вот и вся реальность, а никакого зловещего Дона Рэбы нет и не было.
Впоследствии сторож отбился от рук — неудачный оказался выбор: вот, скажем, Медведев от рук не отбился, а Путин отбился. Президент пожелал реально управлять добычей, сторож наложил руку на общак — это осудили. Малина не стала нравственней — это невозможно! — просто малина расстроилась: вместо послушного сторожа получили своевольного пахана. Возникла потребность сменить оборзевшего менеджера на управляемого наместника — то есть вернуть план, который однажды был уже выработан. Этот процесс и составляет интригу политической жизни страны — а попутно «интеллигенция» утвердила статус неравенства в обществе. Это последнее было бонусом, это уже от усердия. «Интеллигенция» увлеклась, на демонстрациях возникли фантомные боли на месте отсутствующей души: речевки в отношении демократии, свободы, чести произносятся пылко. В частности, они произносятся и теми, кто пользуется всеми благами созданной системы бесправия.
Специфика протеста состоит в том, что весь «креативный класс» креативен потому лишь, что находится внутри системы отношений феодальных баронов (то есть в большинстве случаев состоит в обслуге воров). Тот самый Березовский, который привел к власти ненавистного Дона Рэбу, содержал и кормил многих правозащитников, покупал им квартиры и выплачивал мзду за услуги. По его просьбе писали панегирики Путину те, кто нынче пишет дерзновенные страницы о Ходорковском, ровно те же самые лица. Те самые политики, которые стоят на трибунах оппозиции, успели побывать банкирами, нефтяниками, правительственными чиновниками, губернаторами и пр.
Ампутинация — смелое слово, внедренное автором детективов, — как нельзя более соответствует детективному сюжету: нашли виновного стрелочника — вот кто учинил беду со страной! И сразу все стало понятно! Никогда культ личности не приобретал таких устрашающих размеров. Никто не произнес имени Ельцин, Горбачев, Чубайс, Гринспен, Чейни, Киссинджер или Бжезинский — напротив, если мы скажем одно из этих имен, то рискуем быть уличенными в конспирологии. Еще подумают, что мы подозреваем Госдеп! Ха-ха! Скажите еще, масоны виноваты! Ежу понятно, что все это устроил Путин, — вот ведь злодей и удав! Нашли одного виноватого — и проблема мира стала очевидной. Ампутинация — и путь открыт к успехам!