Сезанн упорно повторял формулу: «Я желаю оживить Пуссена на природе». Эту фразу не вполне понимали, приписывали Сезанну геометризм — оттого что он однажды обмолвился, что природу трактует через формы «цилиндра, конуса и шара». Кубисты считали его своим предтечей, мол, он так же рушил форму, как мы. А он не рушил — он упорно строил.
Фраза о Пуссене, не очень понятная, означала следующее:
Искусство измельчало, впечатления и легкие удовольствии частной жизни — заставили забыть о том, что живопись призвана формовать мир, придать конструкцию всему сущему. Главная миссия искусства принесена в жертву суете и моде.
Значит, требуется отстроить мир заново. Значит, надо отстроить то, что разрушила суета и мода. Сезанн решил собрать разбросанные мазочки импрессионистов воедино, сложить из них мир вновь, как собираем мы разбросанные ребенком кубики.
Пуссен, художник классицизма — олицетворял для Сезанна порядок и фундаментальное основание мира. Пуссен был взят как образец последовательности в конструировании: но сегодня надо рисовать не римские колоннады — но придать современному миру величие колоннад. Требовалось превратить современный пестренький мир рантье и бульваров, демонстраций и манифестов, пуантелизма и пустой риторики — в твердую конструкцию бытия.
Вместо пустых мазочков и легковесных жестов — постоянная и монотонная работа по созданию незыблемого миропорядка.
День за днем, час за часом, возвращаясь на то же самое место, Сезанн снова и снова писал одну и ту же гору. Твердой рукой, словно укладывая кирпичи, мазок поверх мазка, он возводил гору на холсте. Его цвета, притертые друг к другу, как камни, от ежедневной работы сплавились в одну породу. А ему было мало, он писал опять и опять, то же самое, один и тот же сюжет — гора… И опять — гора. И на следующий день — гора.
Так и молитву произносят каждое утро — одну и ту же, и молитва от этого не делается не нужной.
Напротив, от того, что молитву повторяешь, крепнет вера.
Многим знакомо выражение «горний дух». Сезанн всю свою жизнь утверждал горнее, отстаивал горнее, он отстраивал заново гору.
Гору можно срыть — но непременно найдется подвижник, который возведет гору заново.
Гора Сезанна — это символ веры.
Сезанн писал гору, чтобы утвердить присутствие Господа в нашей лживой жизни.
И эта гора стоит.
История лошади (01.09.2012)
В 1937-м Легион Кондор (германский) разбомбил баскский город Герника. Баскония и Каталония оставались последними, кто сопротивлялся франкистам. Бомбардировка была варварской, невоенной — впрочем, то, что сделали потом с Дрезденом или Гамбургом, было более серьезно. Не говоря уж о Хиросиме. Но на тот момент подобных прецедентов не было.
В том же году Пикассо написал большое панно «Герника» — его почти все знают. После смерти Франко полотно доставили в Мадрид, согласно воле художника.
«Герника» Пикассо считается символом трагедии XX века — хотя не все могут точно пересказать, что на картине нарисовано. Впрочем, точно так же — далеко не все могут внятно изложить, что именно произошло в XX веке. В этом непонимании — и картина и время ей описанное — похожи.
Вроде бы революция была, война потом началась, жестокость нечеловеческая, хотели хорошего, а вышло ужасно. Это все так и есть — и это очень смутно. Вот и картина примерно так же непонятно трактует мир.
Здесь важно то, что картина написана в монохромной гамме — почти гризайлю: охристо серые тона, черные контуры.
Это — не что иное как газета, газетная фотография. В газетах такие вот блеклые черно-белые фото с места событий.
Пикассо любил рисовать газеты всегда — еще со времен кубизма. Когда началась война, его цветовая гамма потемнела, а вот в «Гернике» — он совместил репортажную деталь и мрачный колорит — получилась газетная фреска.
Единственный аналог, который мне приходит в голову — это окна РОСТа Маяковского, я почти не сомневаюсь, что Пикассо имел их в виду, когда рисовал свою Хронику. Он вообще обожал Маяковского, думаю, что считал Маяковского крупным рисовальщиком — да Маяковский и был таким. Но эти соображения — побоку, главное, разумеется, не в этом.
Картина «Герника» (фотография-фреска) распадается на фрагменты, словно взрывом разбросало предметы, собрать их в единый сюжет непросто. Бывают такие фото с места событий, когда не разобрать, кого там и за что и чем оглушило.
Бывают такие хроники, где хронист подряд записывает все, что видит — а там детали соберутся воедино. Так и в Гернике — сперва кажется, что это набор образов, привычных Пикассо: его испанские зарисовки. Изображена кричащая раненая лошадь, грозный бык, девочка со свечой, рука со сломанной шпагой, голова в шляпе, окно испанского дома — все это встречалось в прежних картинах, а сейчас смешалось в рваное месиво.
Однако это месиво имеет очень ясную логику.
На картине изображена коррида.
Причем такая коррида, в которой победил бык — тореро убит.
Такой исход корриды редок — но бывает. У быка есть шанс победить, хотя на стороне матадора — мастерство и знание (культура боя), но на стороне быка — мощь и напор.
Коррида — одна из основных тем Пикассо; для него как для испанца этот спектакль понятен и важен. Это — символ жизни вообще, в целом: поединок природы и культуры, причем такой поединок, в котором нет правой и виноватой стороны. Матадор и бык не противопоставлены как враги, но образуют противоречивое единство: то, что испанцы называют «дуэнде». Они участвуют в общем спектакле, эта мистерия разыграна по правилам — и вражда матадора и быка во многом показная. Это такая неслиянная нераздельность — и брутальное сознание испанца иногда связывает мистерию корриды с христианской символикой. Так вот и земное сплетено с небесным — считает иной фанатичный испанец; Гойя, скажем, именно так и считал. И если вы посмотрите гойевский цикл «Тавромахия» — то эту непротиворечивую борьбу там тоже найдете.
Прочим это может казаться кощунством — но факт остается фактом: Пикассо часто рисовал матадора в образе Христа — для него, испанца, было органично.
Нельзя сказать, что в изображенной сцене — бык представлен злодеем. Так получилось — победило варварство и природа. Это не значит, что природа — виновата. Она просто есть и проявляет себя через напор и неразборчивую страсть. А культура проиграла — впрочем, и матадора на картине не особенно жалко.
Картина кричит и плачет — но кричит и плачет картина не из-за смерти матадора и не из-за торжества быка.
Главный герой «Герники» — умирающая лошадь, сторонний участник этой мистерии.
Лошадей пикадоров отдают на растерзание быку, после того как его раздразнят бандерильеро, втыкая дротики в спину. Лошадей дают убить, чтобы бык почувствовал вкус крови — и зрелище стало захватывающим.
В том, что в итоге побеждает матадор — осуществляется как бы возмездие и справедливость — культура наказывает варварство, мстит за разодранный в клочья народ. Правда в том, что потом, в следующей корриде, все повторяется вновь — и лошадей снова убивают. И это в точности дублирует процесс всемирной истории.
Я так говорю — потому что в мистерии корриды — лошади играют роль народа, толпы, и зритель отождествляет себя с лошадьми — еще до боя, когда принимает участие в первом забеге — по улицам Памплоны вместе с быками.
Лошади и простые люди — (сегодня их иногда называют быдлом и чернью) — всегда приносятся в жертву первыми: их используют для затравки, для разогрева действия, для пролога великих свершений. Это именно их — людей и лошадей — убивают, чтобы спектакль обрел нужный накал страстей.
Политики, прощелыги-журналисты, банкиры и матадоры — они творят большую историю. А ежедневная, человеческая, лошадиная история как бы и не считается.
Но в городе Герника — произошла именно эта вот история — история с погибшей лошадью. Ради нее и написана эта картина. Ради этой — человеческой и лошадиной — истории пишутся книги и рисуются картины.