Люди толпами покидали Брюссель. Но как рассказал Мэдлин случайно встреченный ею знакомый, это было не так просто. Кто пытался уехать по каналу до Антверпена на барже, обнаружил, что нанять ее невозможно. По приказу герцога все они были конфискованы для нужд артиллерии. Лошадей продавали по безумным ценам, самые примитивные повозки стоили целое состояние. И людей охватила паника.
Мэдлин радовалась, что дел у нее более чем достаточно.
На панику и даже на тревогу за Домми времени не оставалось. Она скупила все бинты и пузырьки с настойкой опия у одного аптекаря и поспешила домой.
Новостей особых не было, хотя мистер Мейсон в течение дня время от времени продолжал делать вылазки в город, да и обе леди постоянно выходили из дома по каким-то делам. Но во второй половине дня все услышали громовые раскаты. Мэдлин, которая в это время находилась на улице, удивленно подняла глаза – ни у нее над головой, ни на горизонте грозовых туч не было. Внезапно она поняла, что это означает, и колени у нее подкосились.
Доминик!
В торопливо идущей впереди нее по улице женщине со склоненной головой она узнала миссис Симпсон и обрадовалась. Непроизвольно схватив ее за руку, она почти прокричала:
– Вы тоже слышите?
Эллен вздрогнула и подняла на нее глаза.
– А, леди Мэдлин, – сказала она, – это вы. Ах, дорогая, вам ведь никогда еще не приходилось этого испытывать? Наклоните голову резко вперед и сделайте несколько глубоких вдохов. Давайте я немного пройду вместе с вами. Я иду в бакалейную лавку. Моя бедная горничная закатила сегодня утром истерику. Бедняжка, она только что приехала из Англии. Мне удалось устроить ее в экипаже наших соседей, которые едут домой через Антверпен.
Спокойные ноты ее голоса ободрили Мэдлин.
– Я очень глупая, – сказала она. – Мне стыдно за себя.
– Стыдиться нужно было, если бы вы ничего не почувствовали, услышав стрельбу, – возразила миссис Симпсон. – Не надо конфузиться из-за своей чувствительности. Когда начнут прибывать раненые – а они непременно начнут прибывать к завтрашнему дню, – вы увидите, что у вас есть силы, о которых вы даже не подозреваете.
– Именно так говорит и леди Андреа. Боюсь только, что я опозорюсь… Как вы думаете, они сейчас там, откуда слышится стрельба? – спросила Мэдлин. – Я имею в виду Доминика… И капитана Симпсона.
– Не знаю, – ответила Эллен. – Сейчас ничего нельзя знать в точности. И это самое плохое в сражении – в неопределенности. Вы должны приучить себя не думать об этом. Заставьте рассудок как бы отупеть. Когда привезут раненых, у вас не будет времени думать. Каждый страдающий человек станет вашим братом, и вы будете ходить за ним, думая, что где-то какая-то другая женщина будет делать то же для лорда Идена.
– Вы тоже в каждом раненом видите вашего мужа? – спросила Мэдлин, заранее предвидя ответ. И вдруг ее осенила ужасная мысль:
– А как же убитые? Их тоже привезут сюда? Или их оставляют там?
Эллен сжала ее руку до боли.
– Не думайте об этом. Доминик вернется. Я обещаю. Хотите, я провожу вас домой?
– Нет. – Мэдлин покачала головой. – Мне стыдно за свои мысли. Я никогда больше не смогу посмотреть вам в глаза. Вот лавка бакалейщика. Вам сюда? Мы, вероятно, увидимся на днях. Большое вам спасибо.
Самое постыдное, думала она по дороге домой, – это то, что она забыла, зачем ходила. Почему оказалась в городе и одна бродила по улицам? Подсмеиваясь над собой, она вдруг представила себе, как они будут через много лет хохотать над ее рассеянностью с Домми, Эдмундом и мамочкой.
Канонаду она ощущала всем телом – начиная от макушки и полей шляпки и кончая носками своих туфелек.
Бой шел на двух направлениях. Герцога Веллингтона все же застигли врасплох. Все французские войска сосредоточились на юге. Сам Бонапарт стоял во главе частей, брошенных против пруссаков у Линьи, вопреки предположению противника, что он до поры стоит со своими отборными частями у западной границы. В семи милях оттуда маршал Ней повел в атаку свои части против немногочисленных союзных войск, занявших позиции на пересечении дорог у Катр-Бра. Большая часть армии Веллингтона все еще находилась в пути между Брюсселем и Нивелем на северном направлении.
Вся заваруха, наверное, кончится прежде, чем они туда доберутся, ворчали люди лорда Идена, пробираясь по грязи к югу от Мон-Сен-Жана, где они ждали соответствующего приказа. Несколько часов просидели они изнывая от скуки, от нечего делать глазели на девушек, пытаясь выучить по-голландски пару слов покруче, чтобы заставить краснеть красоток. А на утреннем марше какой-то юный солдатик, приняв бравый вид, уверял товарищей, что смог позабавиться с одной и без языка.
– Ты хочешь сказать, что тебе не нужен язык в забавах с девчонкой? – раздался чей-то насмешливый голос из рядов; шутник был вознагражден взрывом хохота.
– Шел бы ты, парень, обратно в школу, может, чему-то еще и научился бы, – раздавались реплики.
Отвлекаясь на шутки и смех, они с внутренним беспокойством прислушивались к стрельбе впереди.
– Джонни побьют прежде, чем мы подойдем, и вся наша работа будет – рыть могилы для убитых. Уж вы мне поверьте, – бубнил какой-то глухой голос. Говорившего не поддержали, но никто и не остановил его.
Еще до конца дня самые нетерпеливые стрелки Девяносто пятого полка все же смогли удовлетворить свое любопытство. Когда в половине четвертого они прибыли на место, положение союзных войск было довольно затруднительным. Брауншвейгцы же были сильно потрепаны, а герцог Брауншвейг погиб. Шотландские горцы Девяносто второго полка Гордона были почти полностью рассеяны. Кавалерия все еще не прибыла. Только присутствие герцога Веллингтона, хладнокровно разъезжавшего верхом вдоль линии фронта и полностью игнорирующего собственную безопасность, словно он был заговорен, удерживало людей от паники и бегства.
Холмистый характер местности сыграл союзникам на руку. Если бы маршал Ней видел ситуацию противника, он понял бы, что герцог Веллингтон на сей раз не прибег к своему обычному тактическому приему – придержать основную часть своей армии, спрятав ее за каким-либо укрытием, чтобы бросить в бой в подходящий момент; он смело ринулся в наступление, надеясь на быструю победу.
Как бы там ни было, Девяносто пятый полк был прямо с марша брошен в бой; оставшиеся через какое-то время в живых так толком и не смогли оглядеться, чтобы оценить ситуацию, понять участь, постигшую друзей и товарищей, а также всю армию в целом. Что это, победа или поражение? Они занимали все ту же позицию, что и в начале боя; французы отошли с наступлением ночи. Но что будет утром? Бросится ли старина Ней в атаку с первыми лучами солнца? Хватит ли у них сил противостоять? И что произошло у Линьи, где, как они слышали, сам Бони атаковал пруссаков?
Будьте уверены, старина Блюхер их удержит, говорили одни. Но ведь сам Бонапарт идет впереди атакующих, говорили другие. И на это ответить было нечего.
Убитых оказалось много. Очень много. Люди настороженно оглядывались, ища глазами живых. Кто-то уже горевал о павшем друге, кто-то надеялся найти его среди раненых. Иные хоронили павших товарищей, если их можно было подобрать, не рискуя жизнью. В противном случае, увы, их оставляли на поле боя.
Легкораненые или упрямцы, которые решили не признаваться в своем состоянии, перевязывали свои раны, подшучивая над товарищами.
– Ты бы смазал свою повязку грязью, – советовал кто-то храбрецу, решившему продолжать сражаться, хотя на лбу у него зияла страшная рана, – не то Джонни станет пулять в нес как в мишень для практики.
– Пустяк, царапина, – куражился молодой солдатик, который не знал иного применения языку, кроме как для разговора, перед дородным хирургом, перевязывающим ему руку. – И бинтовать не стоит.