Он уклоняется инстинктивно. Подобно петушку, знает свое место в бойцовой иерархии, больше драться не собирается. Возможно, подумывает, точит клюв о грубый холст, но разумные доводы, которыми он пользуется, доступная ему математика, приводят к единственно возможному решению. Она проведет остаток жизни со всеми издержками замужней Шейлы, без всяких выгод одинокой Холли.
Она смотрела на солнце, от которого прячется Moрис. Неужели так плохо быть мужчиной?
Солнце вдруг испустило мерцающее сияние, сгустившееся в черный диск, который, крутясь, ринулся на нее, как игрушечная «летающая тарелка». Она потеряла сознание в солнечном озарении.
Морис ехал в своей машине за любителями серфинга до стоянки рядом с общественным пляжем.
В первые годы супружества Шейла постоянно твердила, что он должен решить, как будет дальше жить.
– Ты великий человек, – говорила она, – или можешь им стать.
Часто повторяла, что он «великий человек», как будто повторение могло убедить его в том, что, по его убеждению, было неправдой. Он вовсе не великий. Не обладая деловыми способностями отца, наделен в качестве компенсации творческими способностями пешехода. Его картины никогда не покупались, высокие оценки в колледже приносил не столько талант, сколько имя. Потом он вообще перестал писать.
После колледжа занялся графикой, как свободный художник. Заработки никогда близко даже не обеспечивали привычного образа жизни. Шейла прозвала его Фредди-иждивенцем, над чем смеялся лишь один из них. Вскоре она перестала называть его «великим».
В последнее время невозможно думать, как гора. Если бы это было возможно, сразу стало бы ясно, как спасти свой брак, свой город, собственную шкуру.
Грудь сдавило, руки от плеч пронзила боль. Невозможно дышать. Он стиснул рулевое колесо.
– Сердечный приступ. Надо в больницу.
Но он помнит, что даже двойник не вселится в его тело, когда доктора сунут трубки в каждое отверстие, накачивая его воздухом смерти.
– Никаких врачей. Даже ветеринаров.
Лучше умереть прямо здесь, безо всяких речей, цветов, ностальгической болтовни. Никаких трубок из кукурузных початков. Копы найдут на сиденье пышущую жаром кожу мертвой рептилии. До скорой встречи, аллигатор.
– Ты не умираешь, – сказал Иона. – Это приступ тревоги. Разумеется, приступ тревоги может спровоцировать сердечный приступ у слишком разжиревшего мужчины. Я бы на твоем месте…
Чайка ринулась вниз, мечтая поймать рыбу. Наверно, нацелилась на алюминиевую крышку от банки доплывшую от самого Жестяного переулка.
Покоясь на диване, Шейла по-прежнему думала о картине и о семейной жизни, которая предшествовала ее написанию. Быстро пролистывала досье с этикеткой: «Знакомство с Морисом».
Однажды поздно вечером на весенних каникулах она зашла вместе с Холли в тот самый бар. Они уже направлялись домой, когда заметили шатавшегося по улице мужчину, осыпавшего себя сигаретным пеплом.
– Может, надо его подвезти? – спросила Шейла.
– Не знаю, – ответила Холли. – Может, лучше не надо.
– Да ведь это сын Мелвина Мельника.
– Угу, знаю.
Они тормознули с ним рядом.
– Я заблудился.
Он влез на заднее сиденье. Был тогда в максимально худощавой форме, по крайней мере не жирный. Шейла видела в зеркало заднего обзора, как он вытер губы салфеткой. Холли взглянула на Шейлу, качнув головой. Она заключила, что Холли на него запала.
Они довели его до своей квартиры – не столько Довели, сколько доволокли, как чемодан на сломанных колесиках. Шейла радовалась, что Холли уже отступилась, потому что Морис напоминал ей кого-то с пластиночных конвертов. Он почему-то казался одновременно уверенным и беззащитным; ей это понравилось. Она представила его сидящим на стуле с трубой в одной руке, подпирая другой подбородок, как Майлс Дэвис,[13] пристально глядя в голубые тени, которых никто больше не видит.
Они допоздна засиделись. Он снова выпивал. И чем больше пьянел, тем чаще Шейла с Холли переглядывались, гадая, что он себе думает.
Наконец, Холли отправилась в свою постель, Морис устроился на одном диване, Шейла на другом. Понаблюдала, как он засыпает.
Морис проснулся рано. Позже она узнала, что он с похмелья никогда долго не спит. Все было очень мило – они втроем, Холли в другой комнате, Шейла заботится о незнакомце.
– Может, кофе сварить?
Морис пошел за ней на кухню. Сел за стол, закрыл глаза ладонью, пока она готовила кофе, стараясь не говорить слишком много.
Солнце бросало на стену яркие пятна света. На секунду она загордилась квартирой. Ей нравилась своя хлопчатобумажная пижама и радужные носки, подаренные кем-то на Рождество. Нравились разлохматившиеся во сне волосы, заспанные глаза, с которыми она казалась пьяной. Нравилось ощущение, будто она сделала что-то дурное, позволив этому мужчине спать на своем диване. Нравилось, что сама заснула на другом диване, а не в кровати. Нравилось, что позабыла снять макияж.