– Если б я знала, тебе не сказала бы, только не знаю. Может быть, ищет прежнюю Шейлу, ту, которую оставила позади, выйдя за тебя замуж. Морис, я действительно хочу помочь, но ты сейчас сам должен действовать. И лучше поскорей пошевеливайся.
По дороге домой Шейла Первая сказала:
– Этот врач ничего не знает.
– Знает. Что-то подозревает.
– Наверно, хочет на Багамы поехать. Пара-тройка анализов – дело в шляпе, звони турагенту.
– Что же, он никогда не вынырнет?
– Кто, Морис? – переспросила Шейла Первая. – Ну, никто точно не скажет. Пойми, он и есть тот самый великий человек, о котором сказано в твоей книге, но ни ты, ни он никогда его не увидите.
– Он может быть кем угодно, только ни один из них не великий.
– Он трюкач.
– Ох, Боже мой, только не надо юнговской[27] белиберды. Я никогда таких книг не читала.
– Да ведь это правда. И если когда-нибудь перестанет выкидывать фокусы, может случиться все, что угодно. Колдуя, он закрывает глаза, чтоб не видеть, как это проделывает. Ты тоже закрываешь глаза, чтоб ему угодить. Может, пора открыть глаза. Никогда не угадаешь, на что он способен, пока не перестанет вытаскивать из шляп кроликов.
– По-моему, он никогда не всплывет.
– Позволь тебя уведомить, – сказала Шейла Первая. – Киты – млекопитающие. Им нужен воздух.
Морис раздумывал над замазанным родимым пятном. Что это значит? Ей хочется изменить себя? Изменить их обоих? Вообще все изменить? И зачем солгала нынче утром?
– Может быть, для начала, перестанешь воображать желаемое? – сказал Иона.
– Может быть, ты меня оставишь в покое?
– Вот она, – сказал Иона. – Сам спроси.
Шейла появилась на кухне, бросила на стол ключи. Морис не слышал, как дверь открылась.
– Где ты была?
Шейла пожала плечами.
– Пусть вопрос канет на дно морское, – сказал Иона. – Как обычно.
Улегшись в ту ночь в постель, Морис обнаружил рядом не Шейлу.
– Пошел прочь, – сказал он Ионе. – Тебе не место в этой постели.
– В ней уже спало столько людей, вдвоем, втроем, в таких комбинациях, которых не насчитаешь и в покере.
Морис столкнул Иону с матраса, и Шейла улеглась рядом с ним, прильнула к его спине обгоревшей на солнце кожей. Засыпая, пробормотала:
– Яма хамма-гава.
– Знаю, – сказал Морис.
– Нет, не знаешь. – Она открыла глаза. – Что ты делаешь?
– Ничего. Просто лежу.
– М-м-м… Что я сейчас сказала?
– Что-то вроде хамма-гава.
– Есть что-то такое на свете?
– Видел в «Нэшнл джиографик».[28]
– Нет, не видел.
– Ну, мог видеть. Ты их во сне звала. По-моему, ты – пропавшая богиня племени. Нечаянно сюда забрела. Не помнишь, откуда ты, а во сне вспоминаешь.
– Ты когда-нибудь меня домой отведешь?
– Разумеется, нет. Я храню то, что нашел.
– Мне порой кажется, что ты – дьявол. А порой – что просто заблудившийся мальчик, который ищет маму.
Он увидел себя, вылетающего из больничного окна.
– Даже колонизаторы несут с собой дары, – сказала Шейла. – Хамма-гава требуют больше. Мы хитрые. Нам нужно золото, не одни обещания.
Шейла похвалила себя за притворное сонное бормотание. Он ответил почти так, как ответил бы другой Морис, поэтому она решила, что данный момент не хуже любого другого годится для очередного и последнего намека. Собиралась действовать тоньше, но не могла ждать вечно.
Пока он спал, пошла в студию, нашла тюбик золотой краски. На пальце левой руки на портрете нарисовала тоненькое кольцо, почти, но не совсем незаметное.
– Ясно? – шепнула она себе, а в действительности ему. – На левой руке первое кольцо, а на правой второе. Первый брак для практики. В счет идет второй. Это кольцо лишь намек и для левой руки не годится. Ты должен сообразить, где ему место. Всего я тебе сказать не могу. Но ты мне его наденешь на правую руку под фейерверком, если у тебя хоть половина мозгов осталась.
Огонь
Глава 8
Новость о грозящей Мерси опасности не стала сюрпризом для населения. Суеверные видели в ней исполнение проклятия ведьмы Мерси. Реалисты считали признаком экономической участи, предопределенной судьбой. Общая реакция сводилась к смирению.
Несмотря ни на что, переезжать никто не собирался. Здесь они родились, здесь и останутся. Если в грядущие дни придется сильней жаловаться, просто будут сильней жаловаться. Ржавый свет, падавший на фабрику, всем доставлял утешение. Как бы ни изменяло городу счастье, он всегда будет тут, жизнь будет продолжаться. Остаются конторы, где можно зарегистрировать брак, больницы, где можно рожать детей, места на кладбище, а между рождением и смертью – рестораны и бары, где можно посплетничать.