Мерси[8] – Божья милость… История ему отлично известна, как и всем прочим. Прибрежное поселение «основал» в 1859 году неугомонный мужчина по имени Джозеф Мельник со своей женой по имени Мерси. Когда Джозеф, наконец, остановил повозку, она провозгласила: «Мы, выходцы из проклятого города Салема,[9] обязаны отдать долг Богу, назвав поселок Мерси. Пусть он оказывает Божью милость, но ничего не даст грешнику. Теперь, муж мой, прочти молитву».
Джозеф слез с повозки и, положив руку на сердце, принялся одновременно поддакивать и противоречить жене: «Молим Тебя, Господь, благословить это место, которое мы отыскали собственными силами и с Твоей помощью, малой или великой, хотя, скорей, малой. Благодарим Тебя, Боже всевышний. Аминь».
Это полублагословение записано в местной «Книге достопримечательностей». Книга, стоящая теперь на полке общественной библиотеки, удостоверяет, что все беды сыплются на город из-за пожелания прародительницы Мерси, чтобы он был разрушен в наказание за саркастическую благодарственную молитву Джозефа Мельника. Кое-кто даже утверждает, будто под христианский личиной Мерси пряталась ведьма. В доказательство указывали на побережье, которое по так и не установленным наукой причинам рыба обходит далеко стороной.
Население городка увеличивалось не благодаря браку Джозефа с бесплодной Мерси, а благодаря его связям с многочисленными местными индейскими женщинами. Мерси, считая детишек чистыми индейцами, пусть даже светловатыми, утверждала, что Господь проявит Свою силу, разрушив «языческое капище, которое очистит лишь сильный огонь». Как бы в подтверждение ее пророчеств Джозеф умер от сифилиса.
Через много лет один двоюродный брат предсказал, что во время надвигающейся тотальной войны потребуются колоссальные запасы марли. Чарльз Мельник, прапрадед Мориса, сообразил, что в Мерси в избытке имеется рабочая сила для производства бинтов.
Городок Мерси вступил в эпоху индустриализации и оставался звеном в цепочке национальных событии до крушения Советского Союза, после чего Мелвин понял, что нужда в бинтах отпала в связи со всеобщим, пусть даже временным, примирением. Он продал фабрику со всеми потрохами филиппинским дельцам, оставив последний склад региональному торговцу горючим, который тот использовал под хранилище. Город превратился в третьесортный курорт, где открывались массажные салоны, центры реабилитации для алкоголиков и наркоманов, кабинеты для промывания прямой кишки.
– Черт с ним, с городом, – сказал Морис.
– Он гибнет, – сказал Иона. – Точно так же, как твоя семейная жизнь.
Глава 2
Шейла знала, что Морис уже стоит на цыпочках в студии с кистью в руке. Чуяла его за работой, точно сама была краской, в которую окуналась кисть, щекоча кожу.
Если он снова любит меня, то надолго ли это на сей раз продлится? Начнутся ли легкие и крепкие поцелуи, поглощающие объятия и слияния?
Портрет – нечто большее, чем пытается доказать Морис, вроде тех игрушек, которые ей когда-то покупал отец в качестве компенсации за время, посвященное юридической практике.
В пять лет она приказала:
– Больше не надо игрушек. Они мне не нужны. Мне ты нужен.
– Детям нужны игрушки. Поэтому я так усердно работаю.
– Ну, так не работай.
Он по-прежнему приносил игрушки, они по-прежнему исчезали. Накапливались под кроватью, в углах и щелях, наконец, в коробке, которую она затолкала на верхнюю полку шкафа.
Впрочем, отец дал Шейле понять, что у каждого человека имеется свое тайное укрытие. Она научилась скрытно туда проникать, находя его там, впервые, к примеру, увидев у окна в гостиной. Он просто стоял и смотрел.
– Ты чего? – спросила она.
– Хорошо бы, чтоб снег пошел.
Живя с отцом и матерью в Калифорнии, она долго раздумывала над этим ответом.
Игрушки прибывали. Ей хотелось слушать вместе с отцом его любимые джазовые записи, а он вместо этого уносил их к себе в кабинет, закрывал дверь. Музыка пела о том, о чем он никогда не говорил.
Шейле было восемь лет, когда разразился кризис. Шел август, родители неделю не разговаривали друг с другом. Отец все чаще ждал снега. Как будто надеялся, что тучи его выдохнут, словно пляшущие дождевые капли – снежный вздох. Мать все больше времени проводила в саду, резкими рывками выпалывая сорняки.
Однажды за обедом Шейла, наконец, спросила:
– Вы что, развелись?
Отец взглянул на мать и сказал:
– Ну как? Развелись?
Мать немного подумала.
– Нет, конечно. У твоего отца всегда есть надежда. Он до сих пор думает, что пойдет снег, хотя мы уехали из Миннесоты двадцать лет назад.