– Думаешь, ты лучше других, да? – хрипел он. – Ха, и что теперь толку от твоих мозгов и глупых словечек? Что толку от твоих дьявольских фокусов?
Наконец Людвиг, запыхавшись, опустил перепачканную в крови ветку. По лицу его струился пот.
– Все, бросайте его! – велел он своим дружкам. – Пусть это послужит ему уроком, чтоб не таскался с моей сестрой.
Ощупью, неловко переставляя ноги, к ним подошел второй его приятель. Его распухшее лицо исказила гримаса ненависти.
– Раз, два, три! – скомандовал Людвиг. – Приятной трапезы, мелкие ублюдки.
Иоганна раскачали и забросили на самую верхушку муравейника.
Муравьи мгновенно всполошились, и сотни их облепили Иоганна. Они ползали по его голым, окровавленным ляжкам, кусали и брызгали едкой кислотой, которая огнем жгла ободранную кожу. Иоганн кричал, как не кричал никогда в жизни; от боли перехватило дыхание. Он извивался и рвал путы, но муравьи были повсюду: в волосах, в ушах, в глазах, во рту, всюду… Смертоносная армия крошечных солдат, намеренных уничтожить свою жертву. От них не было спасения.
Приятели немного постояли, посмеиваясь, и пошли прочь. Иоганн между тем дергался и сучил ногами, как заяц в силках.
– А, и твое лекарство…
Людвиг вновь развернулся и подобрал пузырек, валявшийся рядом с муравейником.
– Это же вода вперемешку с уксусом, от монахов ничего другого не получишь. Твой отец говорит так же. Так что он не расстроится, если мы скормим эту дрянь муравьям. Я уверен, это им придется по вкусу.
Он откупорил пузырек и медленно вылил ценное содержимое на землю. Лекарство собралось лужицей среди хвоинок и постепенно впиталось в почву. Людвиг брезгливо поморщился.
– Фу, а воняет-то как! Говорю же, дрянь, да еще стоит небось… Твоя мама пусть спасибо скажет, что ей не пришлось это пить. – Он махнул своим друзьям: – Всё, пошли. Если он и впрямь умеет колдовать, то сможет освободиться сам.
Довольные собой, они отправились по домам. Иоганн остался один. Он и кричал, и стонал, и выл. Муравьи кусали, как одержимые. Иоганн невольно подумал об обглоданных костях рядом. Он с ревом извивался на муравейнике, и через некоторое время ему удалось откатиться немного в сторону. Иоганн лег в промоину, вероятно сделанную прошлой ночью кабанами. Прохладная грязь немного смягчила боль, и муравьи понемногу сползали с него. Лишь некоторые еще рыскали в волосах и в паху в поисках невидимого врага.
Когда Иоганн наконец высвободился из пут, солнце уже давно зашло. Грязный и окровавленный, он из последних сил поковылял к городу.
Когда юноша добрался до дома, мама была мертва.
Следующие несколько дней и недель тянулись для Иоганна как дурной сон.
Маму он увидел лишь раз, да и то мельком – она лежала, как маленькая обмякшая кукла, словно и не жила никогда. Летом тела разлагались слишком быстро, поэтому похороны состоялись на следующий день. Почти весь Книтлинген собрался на кладбище у церкви Святого Леонарда. Вместе с бюргерами явились даже батраки и служанки. Они жали руку молчаливому вдовцу, гладили по головам Иоганна и Мартина. Карл и Лотар безучастно стояли рядом с каменными лицами, как будто хоронили какого-то дальнего родственника. Маргарита с отцом тоже пришли, но они держались чуть поодаль. Людвиг, к большому облегчению, не появлялся. Наверное, он прибил бы фогтовского сынка камнем прямо здесь, посреди кладбища, – так велико было его отчаяние.
Священник прочел короткую молитву, гроб опустили в могилу – и Элизабет Герлах осталась лишь в воспоминаниях.
Все произошло очень быстро: у матери пошла кровь горлом. В свой последний час она звала Иоганна и, должно быть, хотела сообщить ему что-то важное. Когда же маленький Мартин побежал за цирюльником, она умерла в полном одиночестве. В суматохе и трауре никто не спрашивал, почему Иоганн вернулся из монастыря в рваных и перепачканных кровью штанах и откуда у него рубцы на теле. Отец лишь бросил на него осуждающий взгляд.
Вот и сейчас, на похоронах, он смотрел на него с тем же выражением.
– Почему ты бросил ее? – шепнул он Иоганну. – Почему вместо тебя над ней хлопотал твой беспомощный братец? А ты в это время где-то шляешься и дерешься… Это ты во всем виноват!
Иоганн молчал. Лицо у него распухло, глаза были красные от слез, пролитых за ночь. Он понимал, что отец к нему несправедлив, однако чувство вины не оставляло его. Если б он только поскорее вернулся из монастыря! Возможно, лекарство от отца Антония помогло бы матери. Иоганн не стал рассказывать отцу, что произошло на холме у эшафота, – тот все равно ему не поверил бы. Все следующие дни юноша в одиночестве бродил по лесам, среди виноградников и по холмам вокруг Книтлингена. Единственным для него утешением были занятия с отцом Бернардом в гимназии. Маргарита в эти дни почти не попадалась ему на глаза, а если им и случалось встретиться, то поблизости всегда был Людвиг. Он бросал на Иоганна грозный взгляд и быстро оттаскивал сестру в сторону. Иоганн писал ей зашифрованные письма, но она не отвечала.