– Простите, не понял, – заискивающе улыбнулся Петр Михайлович.
– Деяний маловато, – проворчал старичок. – Жизнь вам дается не для того, чтоб вы выполняли только животные функции: есть, спать, размножаться. Человек должен творить, все равно что: писать картину, воспитывать детей. А у вас тут, – он помахал тетрадкой, – кот наплакал. Более того: взятки, взятки. Торговля самым ценным, что есть в душе человека – совестью – большой грех.
Не понимая, как он вдруг стал Петром Михайловичем, Олег Степанович вновь напрягся, пытаясь завладеть ситуацией. «Не волнуйтесь, Олег Степанович, – слова появились внутри его сознания, – это всего лишь память души. Я скоро присоединюсь к Вам, и все объясню, а пока просто наблюдайте».
– Кто же знал… вот кабы знать, – Петр Михайлович задергался отчего-то и забегал по сторонам своими маленькими глазками. – Но я в церковь…
– Бросьте, – старичок поморщился. – Я не спорю, церковь полезна в отдельных случаях. Но во что люди превратили веру? Создали посредников для общения с Богом, а теперь удивляются, что Бог поступил так же, назначив для управления жизнью людей своего посредника – Люцифера.
Петр Михайлович сжался:
– А Люцифер, это ведь… – его голос задрожал.
– Что, дьявол, сатана? И чего люди так зациклились на этом? Какая вам разница, кто такой Люцифер и каковы его отношения с Богом. Вам были даны предельно ясные правила общения друг с другом, аксиомы жизни, не отрицаемые, заметьте, даже Люцифером. Вам был дан выбор, либо вы следуете этим правилам, и все у вас получится, либо выбираете путь котенка, которого постоянно тычут носом в собственное, извините, дерьмо, и вам приходится проходить один и тот же урок несколько раз, в течение нескольких жизней. А вы все обсуждаете, что там да как на небе, каково истинное имя Бога, звания, ранги. Все делите: в раю дуреют от ничегонеделания праведники, попивая амброзию и расхаживая в белых балахонах по садам, а в аду трудолюбивые черти старательно обжаривают грешников.
– Тяжело противостоять искусителю, – Петр Михайлович предельно насытил слова жалостью.
– Ах да, я совсем забыл, – сочувственно закачал головой старичок. – Люди и здесь сумели все извратить. Скажите мне, кто создал человека таким, каков он есть?
– Бог! – Петр Михайлович почему-то, вдруг, вытянул руки по швам.
– Люцифер, значит, по мнению людей, не мог ничего добавить лишнего без ведома Всемогущего. Это радует, хотя допусти вы это, и всю религию пришлось бы перестраивать на новый лад. Ну, хорошо. Скажите мне теперь, мог ли Создатель исключить в человеке возможность желать чего-то?
– Да.
– Почему же он вложил в человека бурю страстей и эмоций? Зачем оставил возможность искушения? Почему не удалил все, что может привести человека на сковороду?
– Не знаю, – Петр Михайлович заметался в поисках ответа, стараясь из кожи вон вылезти, но угодить разговорившемуся старичку, занимавшему, по-видимому, важное место. Впрочем, любое место, имеющее хоть какой-то контроль над кем или над чем-нибудь, делает человека, занимающего это место, важным и значительным. – Наверное, потому, – радостно заявил бывший чиновник, – что тогда человек не имел бы желания есть, размножаться, жить.
– Правильно, – согласился старичок, – но животные тоже наделены желаниями, почему же они не искушаются? Да потому, что они не наделены правом выбора. Они не могут осознать свои желания, направить в нужное им русло, осмыслить свое существование. А людям дана такая возможность, дан шанс овладеть огромной силой, обуздать энергию желаний и подчинить ее своему разуму. Лучший страж желаний – совесть, а вы торгуете ею направо и налево, расходуете впустую самую большую ценность. Чем вот Вы, лично, будете расплачиваться за вход в более, как бы это сказать, престижные районы этого мира?
Старичок злобно уставился в тетрадку, словно хотел выместить на ней свой гнев. Петр Михайлович побелел. В голове его вспыхивали картины, одна хуже другой: сковородка, шипящая от нетерпения, бурлящее масло в огромном котле, и вокруг всего этого радостно суетятся существа с рожками и копытцами.
– Я-а-а, – буквально заблеял кандидат на сковороду. – У-у меня должны быть хорошие дела… там… в детстве.
Старичок резво привстал, перегнулся через стол, сунул нахально свою руку в карман пиджака Петра Михайловича, и, к удивлению последнего, вытащил горсть мелких монеток.
– Та-ак, – брезгливо поморщился старичок, рассматривая монетки. – Что тут у нас? Помог маме помыть посуду, постирал, помыл пол. Не густо, повторяю, не густо. На хорошую жизнь не потянет, но, – старичок слащаво улыбнулся, – чтоб пройти дальше без очереди… Если вы, конечно, желаете порадовать меня и уступить эти добрые делишки.
Что-то шевельнулось внутри Петра Михайловича, рванулось наружу, пытаясь вернуть себе то, что лежало в руке старичка. Но годы «обгрызания» людей, годы подчинения себя и своего места бездонному карману уплотнили шкуру наглости и хамства, и совесть, увядшая и обглоданная на торгах, не в силах была пробиться к разуму. Бывший чиновник кивнул в знак согласия, многозначительно улыбнулся старичку, и, слегка презрительно косясь на стоявших в очередях, прошел к свободной двери. Открыл ее и…
Оказался в воде. Куда-то делись ноги и руки, вместо них Петр Михайлович активно двигал плавниками и хвостом, расталкивая вокруг себя таких же, как он, полулюдей-полурыб.
– Что тут происходит!? – истерически завопил бывший чиновник, хватая воду невесть откуда появившимися жабрами.
– Новичок? – раздалось справа.
Петр Михайлович с трудом развернулся к задавшему вопрос карасю с печальным человеческим лицом.
– Дали взятку милому старичку на входе? – снова заговорил «карась». – Я вот, тоже. Обидно. Только говорили нам о самой большой ценности, и на тебе. Как говорится, горбатого могила исправит.
– Куда я попал? – Петр Михайлович яростно работал плавниками, чтоб удержаться на месте. – И как отсюда можно выбраться?
– Вы попали туда, куда попадают все мздоимцы. А выбраться отсюда можно, только имея изрядное количество добрых дел, тех самых монеток, что мы с вами отдали при входе. Те, кому хватило ума не расставаться с остатком совести, могут проскочить сквозь множество сетей, натянутых от берега до берега, вниз по реке, чтобы начать жизнь сначала и попытаться исправить прошлые ошибки. Остальным это не под силу из-за толстой жировой прослойки, находящейся под чешуей. Эта жировая прослойка – ничто иное, как наращенная нами же оболочка хамства и наглости, скрывающая совесть и не позволяющая пролезть сквозь ячейки в сетке. И мы рано или поздно попадаемся хозяевам сетей.