Наверное, она поехала к матери. И к брату-близнецу. Они оба должны быть в Лондоне. Она будет в безопасности.
«Я не желаю быть вашей вещью, – писала она, – не желаю, чтобы вы обращались со мной как с игрушкой, которой можно потешиться. Если вы все еще любите миссис Драммонд, мне вас жаль. А если вы тоскуете по вашему сыну, я вам сочувствую. Но вам не следовало жениться на мне, Джеймс, учитывая все эти обстоятельства. Я человек, и у меня есть чувства и потребности, и я не из тех жен, кто станет закрывать глаза на похождения мужа и храбро улыбаться перед всем светом».
Боже!
«Ступайте к черту, скатертью дорога», – написала она над своей подписью.
Джеймс закрыл глаза и смял письмо в руке.
Прошел почти месяц, прежде чем он отправился за ней.
На протяжении всей дороги до Лондона Мэдлин сидела в почтовой карете молча.
Она будет жить с матерью. Конечно, какое-то время. А Домми и Эллен проводят в Лондоне сезон. Потом она найдет себе какое-нибудь жилье. Пока она плохо представляла это себе. Но Эдмунд не увидит, что она нуждается. Оставшуюся часть своей жизни она проживет крайне скромно.
А если за ней явится Джеймс, она будет сопротивляться всю дорогу в Йоркшир и убежит от него при первой же возможности. И будет убегать снова и снова, если понадобится, пока он не перестанет приезжать за ней.
Наверное, она и вполовину не презирает его, как самое себя. Но за то, что он с ней сделал, она его ненавидит.
Женщина, которая задыхалась, умоляла и рыдала из-за его благосклонности лишь через несколько часов после того, как узнала, что сердце его – а может быть, и тело – принадлежит другой.
Женщина, которая позволила взять себя против собственной воли, не пустив в ход ногти, без малейшего сопротивления.
Женщина, которая наслаждалась, когда ее насиловали.
Что же это за женщина? В кого она превратилась?
«Я покончила с вами, Джеймс Парнелл, лорд Бэкворт, – сказала она ему, не сводя глаз с окрестностей, видимых из окна кареты, едва шевеля губами. – Пять лет – вполне достаточно. Я покончила с вами. Теперь мне нужно собрать мою жизнь воедино, и для вас там нет места».
Мэдлин медленно, не отрывая глаз от живой изгороди, мимо которой ехала карета, стянула перчатку с левой руки и сняла с пальца обручальное кольцо. Потом, заработав недовольный взгляд от джентльмена духовного звания, сидевшего в противоположном углу кареты, опустила окно, словно желая подышать свежим воздухом.
Ее правая рука, лежащая на окне, метнула кольцо на дорогу.
Глава 21
В одной из гостиных лондонского особняка лорда Хэрроуби лорд и леди Иден только что опустились рядом на софу. Они смеялись.
– Я только сейчас по-настоящему оценил свою мать, – сказал лорд Иден, кладя руку на спинку софы за плечами жены. – Как она может оставаться нормальной и безмятежной после того, как вырастила Мэдлин и меня? Я, наверное, окажусь в Бедламе задолго до того, как Чарльз и Оливия станут взрослыми. Эллен засмеялась.
– Я слышала, что когда дети достигают четырех или пяти лет, тогда-то они наконец и начинают ходить, а не бегать.
Он посмотрел на нее насмешливо-угрюмо.
– То есть нам остается подождать всего лишь три-четыре года?
– Конечно, – сказала она, – сейчас мы могли бы оставить их на попечение няни и просто входить на цыпочках в детскую, когда они спят, чтобы бросить на них обожающий взгляд. Ведь вовсе не обязательно, Доминик, каждый день брать детей на прогулку в Гайд-парк.
– Тогда меня обвинили бы в том, что я жестоко поступаю по отношению к слугам, – отозвался с усмешкой лорд Иден. – Почему, Эллен, Чарльз должен не просто бежать бегом, но неизменно двигаться в направлении, прямо противоположном тому, в котором двигаются все остальные? Не уродился ли он в кого-либо из членов вашей семьи?
Она повернула голову и легко коснулась его губ.
– Нам еще повезло, что в парке хватает маргариток, чтобы занять Оливию, – весело проговорила она. – Пока девочка собирает цветы, она, в общем, остается на одном месте. И кроме того, Доминик, вы же знаете, что вы просто раздуваетесь от отцовской гордости, когда какая-либо знатная вдовица останавливается, чтобы восхититься близнецами.
– Хм! – отозвался он, кладя свободную руку ей под подбородок, чтобы вернуть ей поцелуй и продлить его. – Вы собираетесь пробыть здесь еще какое-то время, любовь моя, или мы поедем домой?
– Я скучаю по дому, – улыбнулась она. – Я всегда говорила, что буду счастлива, если смогу жить в деревне, и теперь, когда мои мечты осуществились, мои намерения не изменились. Просто мне хочется устроить Дженнифер. Она не счастлива теперь.
– Ей всего лишь двадцать лет, – сказал он, – и у нее столько поклонников, что голова пойдет кругом, если станешь припоминать их имена. Но я понимаю, что вы имеете в виду. Вы думаете, она все еще вздыхает по Пенворту?
– Да, конечно, в этом не может быть никакого сомнения, – ответила Эллен. – Но он слишком горд, чтобы просить ее руки у ее деда, а она слишком горда, чтобы просить его сделать это. Положение просто безвыходное. Может быть, в этом году он вернется. Но ведь не имеет смысла ждать его приезда, верно? Наверное, нам нужно ехать домой.
– Поживем здесь еще недельку, – предложил он. – Поцелуйте меня еще раз, Эллен. В эти дни мы могли так мало быть вместе.
– М-м, – сказала она, откидывая голову на его руку и подставляя губы для поцелуя.
Но прежде чем они успели как следует обнять друг друга, в дверь постучали. Доминик тихонько выругался, прежде чем дворецкий растворил дверь.
– От мамы, – сказал он, хмуро глядя на поданное письмо. – Наверное, она все-таки хочет, чтобы мы отвезли ее сегодня вечером в своей карете.
– Что случилось? – спросила Эллен спустя некоторое время, глядя на его лицо, пока он читал письмо.
– Мэдлин приехала, – ответил он.
Эллен с сияющим видом прижала руки к груди.
– Ах, они приехали! Как я рада за вас, Доминик. Я же знаю, что вы по ней соскучились. Ах, как чудесно! Когда мы с ними увидимся?
– Не с ними, – ответил он, все еще глядя на письмо. – С Мэдлин. Она одна. Она приехала сегодня в почтовой карете. И тут же легла спать и спит до сих пор.
– В почтовой карете? – переспросила Эллен. – И без Джеймса?
Доминик сглотнул и посмотрел на жену.
– Она оставила его, – сказал он.
– Ах, Доминик… – Эллен шагнула к нему и поднесла к своей щеке его свободную руку.
– Я действительно не могу встать, мама. – Мэдлин перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку. – Я очень устала. Мне хочется спать.
– Сойдите по крайней мере вниз к обеду, – убеждала ее мать. – А потом пораньше ляжете спать.
– Я не голодна, – ответила Мэдлин. – Я хочу лежать. Я хочу умереть.
Мать присела на краешек кровати и вздохнула. Потом ласково положила руку на голову дочери.
– Понятно, – сказала она. – Я не знаю, что именно вы чувствуете, Мэдлин. Я ведь не теряла мужа именно таким способом. Но я помню, что чувствовала, когда умер ваш отец. Ужаснее ничего нельзя даже представить. Плохо то, что жизнь при этом продолжается. Хорошее же заключается в том, что боль проходит.
– Она никогда не пройдет, – отозвалась Мэдлин, чей голос был приглушен подушкой.
– Сойдите вниз, поговорите со мной, – сказала леди Эмберли. – Я послала предупредить Седрика, чтобы он не приходил сегодня. Мы побудем одни. Пойдемте, вы расскажете мне, что произошло. Иногда поговоришь, и станет легче.
– Я его ненавижу, и я оставила его навсегда, – сказала Мэдлин.
– Да, дорогая. – Мать ласково взъерошила ей волосы. – Это вы мне уже сообщили, когда приехали. Но наверное, можно рассказать и побольше. Я не собираюсь тянуть из вас слова насильно. Если хотите, можете спать всю ночь и весь завтрашний день. Но если вам захочется поговорить со мной – сегодня я обедаю одна. Обед будет подан меньше чем через час.