Наконец, на разбойнике оказалось навешано изрядное количество драгоценностей плюс ктесифонский булатный клинок, стоящий баснословных денег… И все это, по праву войны, отошло Гордиану.
Кости Нумы, наверное, уже растасканы крысами в самом жутком нижнем этаже городской тюрьмы, знаменитой далеко за пределами Сераписа Гладоморни.
Большую часть денег десятник положил в самый уважаемый в городе банк, принадлежащий расторопному и удачливому Публию Трималхиону, с условием не выдавать их до того, как он уволится из легиона. На них он думал купить в Сераписе приличный трактир.
Остальные же, уплатив положенное «вдовьей казне» и центурионам, постановил пропить вместе с сослуживцами, чтобы те запомнили его как щедрого и доброго товарища.
Собственно, Орландине до этого бы дела не было, ну разве что порадоваться удаче товарища.
Но Гордиан вбил себе в голову, что ему нужна жена и хозяйка его будущего трактира.
Уходящие на покой бойцы обычно решали подобную проблему двумя способами. Или заранее находили себе симпатичную нестарую вдовушку, или просто отправлялись на ближайший рабский рынок и покупали там, сообразно со сбережениями, подходящую девицу.
Но бравый десятник считал себя слишком молодым для вдовушек, а по законам Сераписа, как, впрочем, и по всем имперским законам, дети рабынь не могли быть полноправными гражданами.
Странно, что для Орландины Гордиан сделал исключение из правил. Вероятно, ее образ никак не ассоциировался в сознании парня с расхожим представлением о «вдовушках». Еще бы, красивая восемнадцатилетняя девчонка, муж которой сгинул неизвестно где. То ли жив, то ли нет – про то одни всеблагие боги ведают. Но по тем же законам Сераписа женщина, чей муж отсутствует более года, считается свободной. От Клеора же не было вестей уже почти восемь месяцев. Так что ждать оставалось недолго и нужно было, что называется, «унавоживать почву».
Гордиан обхаживал Орландину пусть и не столь настойчиво, но непрерывно.
Всякий раз при встрече десятник начинал соблазнять ее участью хозяйки «лучшего трактира в Сераписе», зажиточной, тихой и благополучной жизнью и всем прочим, что к этому прилагалось и из этого следовало.
Вот и теперь, едва ли не сразу, как закрылась дверь, он полез с объятиями. Нет, не тотчас – сперва открыл бутылку и хлебнул добрый глоток, заев вино доброй жменей холодной каши, которую зачерпнул прямо из миски.
– Добро, говори, зачем пришел, и убирайся. Мне еще на службу топать.
– Ну, чего ты как неродная, Ласка? Да и вообще, пора тебе со всем этим завязывать. Со службой в смысле. Не женское это дело, скажу я тебе.
– Тебя спросить забыла, – буркнула девушка. – Поел? Тогда пошел прочь! Проспись где-нибудь. И убери руки, не ты положил, не ты и возьмешь, – передернула она плечами.
– Ну, зачем же так сразу?! – радостно осклабился гость. – Не я положил, говоришь? Так ведь, ежели что, я бы тебя положил со всем нашим старанием! Хоть вот на эту кровать! Так не-эж-ненько… Ты только скажи!
– Слушай, отлезь и не выделывайся здесь! – бросила Орландина, решительно поворачиваясь к нему спиной. – Ты, как-никак, в моем доме!
Не тут-то было.
Его руки фамильярно обхватили Орландину за талию, щупая сквозь тонкую ткань, словно курицу, после чего он сделал попытку решительно притянуть ее к себе, жарко дыша в ухо – почему-то все мужики воображают, что это должно возбуждать девиц.
Не со всей силой, но чувствительно она стукнула его локтем под дых и рывком высвободилась из назойливых объятий.
– Фу-ты ну-ты! – фыркнул Гордиан, потирая живот. – Какие мы недотроги! Можно подумать, мы приняли обет непорочности! Хороша же из тебя весталка!
– Отлезь, говорю, – нахмурив брови, повторила Орландина. – Охота потешиться, так иди в любой кабак, там тебя обслужат за полцены, красавчика такого. Или в храм Исиды – там вообще задарма все сделают. А я мужняя жена.
– Ну, ты скажешь тоже, Ласка! – нарочито расхохотался десятник. – Твоего муженька, должно быть, уже крабы давно обглодали! Ты скажи спасибо, что он тебя обрюхатить не успел, а то была бы ты сейчас вдовица соломенная с пузом!
– Крабы или не крабы, а сроки не прошли, – холодно бросила она. – Не хорони раньше времени.
Пожав плечами, Гордиан попрощался и удалился, бормоча что-то о недотрогах, которых, однако, он уломал не одну и еще кое-кого уломает.
Проводив его, Орландина вполголоса матюгнулась – и чего приперся, спрашивается? Что, неужели думал сразу ее уложить в койку?
Она посмотрела на объемистую бутылку, в которой оставалось почти две трети драгоценной жидкости. Такое вино стоит не меньше серебряного «скорпиона».
Подумалось – если отнести бутыль к кабатчику, то, пожалуй, три-четыре сестерция можно выручить. А на один бронзовый кругляш можно жить два, а если быть поскромнее, то и три. дня.
Одернула себя – чтобы она, как-никак солдат славного Сераписского легиона вольных воинов, как какая-нибудь мелкая воровка, сбывала в харчевню недопитое вино?!
Ну нет! Лучше уж пойти пожрать в казарму.
Совершила обещанное возлияние ларам. Дороговато, но все равно ведь на дармовщину досталось.
Малыши, опасливо озираясь, вышли из зеркала. С важностью приняли поясной поклон от хозяйки и, взявшись за руки, деловито протопали к домашнему алтарю. Вспорхнули на него и принялись, словно котята, лакать из ритуальной чаши ароматную хмельную влагу. Основательно закусили кусочками слипшейся каши. Не побрезговали. Завершив трапезу, лары снова спрятались.
Проводив с честью домашних божков, амазонка вновь задумалась.
Орландина вовсе не была тупой девицей, способной только махать железяками, и понимала, что Гордиан, стервец этакий, почти прав.
Женихи с трактирами, как бы то ни было, на дороге не валяются. Что у нее есть, чтобы воротить нос от удачи?
Полуразвалившийся домик из двух комнатенок с уборной во дворе? Полдюжины не слишком хороших клинков (самое лучшее оружие муж забрал в то самое плавание)? Лекарская сумка с испортившимися снадобьями? Так ведь сколько оно, вместе взятое, стоит?
Может, не так уж и плохо будет ей за Гордианом? В конце концов, намного ли Клеор был его лучше? Солдатский лекарь-коновал вполне стоит десятника панцирников.
Выпить любит, что да, то да, но не больше же прочих? Опять же, он вроде не дает особой воли кулакам даже в пьяном виде. Да и она не какая-нибудь забитая деревенская девчонка и постоять за себя в случае чего сможет…
Ладно, пора идти. И не на службу – это она сказала, чтобы побыстрей выпроводить назойливого ухажера. И помимо службы есть места, где можно заработать на пропитание. Стащив с себя домашнее платье (жалобно треснувшее при неловком рывке), она неторопливо обмотала вокруг чресел тонкую холстину, влезла в кожаные штаны, затем натянула рубаху, а поверх нее кожаный поддоспешник – изрезанный, изрубленный и нарочито грубо заштопанный. Чтобы всякий видел, что перед ним бывалый воин, а не какая-то соплячка.
Застегнув перевязь турьей шкуры, прицепила меч в потертых ножнах, а во внутренний кармашек безрукавки спрятала стилет. Теперь еще щегольские полусапожки, и можно идти наниматься.
– Берегите дом, – попросила как всегда перед уходом ларов.
Домовята что-то ободряюще хрюкнули. Распахнув калитку, она вышла на улицу Семи Хатхор, где стоял ее домик.
Не пройдя и половины квартала, девушка внезапно оказалась в довольно густой толпе. Что это там такое?
– Дор-рогу!! Дор-рогу!! – верещал кто-то впереди.
Привстав на носки, она увидела разодетого в зеленые и белые одежды герольда, важно потрясающего жезлом и время от времени кричавшего отчаянным фальцетом:
– Дорогу!! Дор-рог-гу благородному Арторию!
Вместе со всем народом Орландина подалась к стенам домов. Люди освобождали улицу без излишней спешки и с достоинством, присущим жителям древнего и славного имперского города.
Из-за поворота улицы показалась небольшая кавалькада.