— Что был за человек тот, кто самым первым в мире начал писать письма? — проговорил я.
— О! Письма?! На самом деле, нет ничего более приятного, чем получать письма! И вправду, кто бы это мог быть? Вероятно, он был таким же одиноким, как и вы…
Учительница легонько пошевелила пальцами в моей руке. Было чувство, будто её рука таким образом переговаривается со мной.
— И как ты — Инсук… — ответил я.
— Да.
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Наконец мы пришли к дому, который искали. Казалось, что время бежит, обходя этот дом и его хозяев стороной. Старики вели себя со мной совсем так, как прежде, поэтому и я превратился в прежнего себя. Отдал им гостинцы, что привёз с собой, а они в свою очередь предложили нам в распоряжение ту самую комнату, где я раньше жил. Здесь, в этой комнате, я избавил её от смятения, которое отнял, словно нож у человека, готового с отчаянья броситься и пронзить тебя этим ножом, если вовремя не лишить его этого опасного орудия. Девственницей она не была. Мы снова распахнули дверь в комнату и долго лежали без слов, глядя на сильно волнующееся море.
— Хочу в Сеул. Единственное, что я хочу, так это поехать в Сеул, — после долгого молчания проговорила она. Я пальцами выводил по её щекам бессмысленные линии.
— Как думаешь, найдётся ли в мире хоть один хороший человек? — спросил я, снова зажигая погашенную морским бризом сигарету.
— Я так понимаю, это упрёк в мою сторону? Если не стараешься увидеть в человеке хорошее, то и не встретишь никого хорошего на своём пути.
Мы с ней напомнили мне буддистов.
— А вы хороший человек?
— Ровно настолько, насколько ты в это веришь.
Мне снова подумалось, что мы буддисты. Она придвинулась ко мне ещё ближе и сказала:
— Давайте прогуляемся по берегу! Там я спою для вас.
Но мы так и остались лежать.
— Ну пойдёмте же к морю! Здесь так душно.
Мы поднялись и вышли наружу. Прошли по белому морскому песку и сели на скалу подальше от людских глаз. Скрывавшие в себе белую пену волны, подбегая, выплёскивали её у подножия скалы, где мы сидели.
— Скажите! — проговорила она, обращаясь ко мне. Я повернулся к ней лицом.
— У вас когда-нибудь было так, что вы казались противны самому себе? — спросила она нарочито бодрым голосом. Я порылся в памяти. И, кивнув, сказал:
— Как-то раз приятель, с которым я вместе спал, утром сообщил мне, что я храплю… Вот тогда-то мне и жить расхотелось…
Я сказал так специально, чтобы рассмешить её, но она не смеялась, а лишь тихонько кивнула головой. Немного погодя она сказала:
— Знаете, я не хочу ехать в Сеул.
Я нащупал её руку и взял в свою ладонь. С силой сжав её, проговорил:
— Давай договоримся, что не будем обманывать друг друга.
— Я не обманываю, — с улыбкой сказала она. — Я спою вам арию «Как-то ясным днём».
— Только сегодня что-то хмурится… — возразил я, вспоминая эпизод расставания из этой арии: «Давай договоримся, что не будем расставаться в хмурые дни. Протяни руку, и если есть человек, который возьмётся за неё, то пообещай, что ты притянешь этого человека ближе, ещё ближе…» Мне хотелось сказать ей «Я люблю тебя». Но прямолинейность родного языка при произнесении этих слов погасила мой порыв.