Элеоноре отправлено было резкое письмо, в Сурикова начинало вкрадываться некое подозрение… Решил обоснованность его проверить своими глазами. Получил отпуск, дал телеграмму — буду тогда-то и тогда-то, таким-то рейсом. Обещание выполнил, подкатил на такси к знакомому ленинградскому дому, дверь открыл своим ключом, увидел парня, в некотором замешательстве возившегося с брюками, никак не желавшими застегиваться… Парень надел рубашку, расправил складки у ремня и вопросительно глянул на Сурикова, как бы спрашивая: «А, собственно, вы-то как здесь?»
Не удостаивая хама ответом, Суриков спросил у нежившейся под одеялом Элеоноры:
— Что здесь происходит?
Любимая жена ответить поленилась, но, как четыре года назад, когда Суриков делал ей предложение, заголила одну ногу, задрала ее к потолку, согнула в коленке, выпрямила, потом ту же операцию провела с другой… Слова для ответа нашлись, однако. Встала, накинула халатик, стали вдвоем сочинять документ в загс, пора разводиться — так решено было, несходство характеров. Поскольку судебное разбирательство должно проходить по месту жительства истца, то таковым выступила Элеонора, тратиться на самолет не позволяли ей финансы и отсутствие времени из-за хлопот с аспирантурой. Бумажки Суриков отнес в суд, предъявив отпускной билет — для ускорения процедуры.
Отдаленность Совгавани от обитаемых мест планеты заставила суд почти немедленно приступить к делу. Бездетные пары можно было, пожалуй, разводить «не глядя», но, видимо, судам указали: браки надобно сохранять во что бы то ни стало. Судья, дотошная баба лет сорока пяти и не без приятности, канцелярски-казенным тоном предложила помириться, а когда услышала двуединый отказ, то вперилась в бумаги, долго вчитывалась в них, а затем подняла очень внимательные глаза на Элеонору и невинно спросила:
— Как я поняла, заявление в суд вы подали в день приезда ответчика в Ленинград?
— Да, — не чувствуя подвоха, подтвердила Элеонора.
— А в какой примерно час?
— Ну… около десяти утра, — несколько обеспокоенно ответила Элеонора.
— Гражданин Суриков, — взялась теперь за мужчину судья, — а каким самолетом вылетели вы из Москвы в Ленинград и когда прибыли в город?
Врать было бессмысленно, и судья ответ получила. Затем уставилась на Элеонору, на ее филологическое личико, по которому блуждали сюжеты плутовских романов, либретто оперетт и разудалые киносценарии итальянского неореализма. На невероятную смесь эту бросали отблеск сияющие умом и отвагой черные глаза.
— Так вы учились на филологическом?
— А как же…
— Тогда… На каком факультете учится мужчина, с которым вас застал стоящий рядом с вами Суриков Виктор Степанович?
— На мехмате! — брякнула Элеонора.
— На механико-математическом, — задумчиво уточнила судья. — Уж не он ли рассчитал вам время, когда надо было разыграть этот спектакль с изменой?.. Мужа-то своего любите небось, да уж как не хочется покидать теплую конуру в Ленинграде, а?
Судья встала и произнесла гневно-возвышенную речь о долге жены сопровождать мужа-офицера при всех радостях и невзгодах его служения Отчизне — так, как делали это испокон веков русские женщины, следуя за мужьями в безводные пески Кара-Кумов, в таежные дебри, в отдаленные гарнизоны Крайнего Севера и Памирских отрогов…
Элеонора умело отражала атаки судьи-гуманистки, гордо встряхивая головкой, на которой восседала кокетливая шляпка. На призыв немедленно помириться и отправиться в далекие края, ответила:
— Только после тебя!.. Жаль, что ты не приехала на остров Парамушир прошлым летом! — выдала она государственный секрет, зная из писем Сурикова о цунами, которое смыло все население Парамушира.
Судья и не таких дерзостей наслушалась. Трахнув кулаком по столу, она предрекла Элеоноре другое цунами, здесь, в городе на Неве, ибо в первое же наводнение волны снесут ее в Финский залив, и будет она плыть по морю посреди презервативов и прочего…
Бесстрашная Элеонора запустила в нее шляпкой, вдогонку ей швырнув несколько горячих словечек. Заседание суда стало походить на свару баб из-за помоев на пирсе Ломоносовской бухты, и само слово «помои» не могло уже не прозвучать.
И оно прозвучало.
Разведя супругов, судья вроде бы спокойно, невинно даже спросила, будет ли подаваться гражданский иск о разделе имущества, и, услышав отказ, вновь встала и вонзила в Элеонору следующее:
— А жаль! Я бы тебе присудила вешалку в прихожей, которая тебе не понадобилась бы, потому что единственное, что останется на тебе, так это — сраные трусики помойного цвета!
— У тебя даже таких еще нет! — огрызнулась Элеонора.
Две народные заседательницы, каменной неподвижностью подтверждавшие законность препирательства, совсем не похожего на прения сторон в юридическом процессе, вдруг как по команде встали и таким ядреным матерком отлаяли Элеонору, что Сурикову стало жалко ее. Ладонью зажав неистовый рот Элеоноры, он выволок бывшую супругу на улицу, посадил в такси и поплелся в гостиницу. Через неделю был уже в другой — в московской, потом слетал на юг, поскучал там и подался на родной ТОФ. На следующий год отпуск решил проводить в столице; был в штатском, брел однажды под дождем и нос к носу столкнулся с девушкой, которая, спасая туфли свои от промокания, сняла их и несла, босая, в руках. «Простудишься, — пожалел ее Суриков, — к врачу побежишь ведь завтра…» Оказалось — медсестра, ни черта не боится, свои врачи в поликлинике от всего вылечат. Однако согласилась предохраниться от сырости и выпить малость в кафе рядом. Разговорились, звали ее Ритой, ломаться не стала, пошла в ресторан, жила на окраине, в деревне Тропарево, вылезла из такси и предложила завтра заехать к ней в поликлинику. «Заодно к невропатологу свожу тебя: чтоб не лапал по-дурному!»