Положив карту на разостланный реглан и прижав ее углы камешками, Проценко принимается объяснять план предстоящего похода.
Моряки внимательно слушают. Сведения, которыми располагает командир соединения, сводятся к одному: неведомо где фашисты имеют потайную лазейку и, пользуясь ею, пробираются из Севастополя в море незаметно для всех, кому поручено держать блокаду. Доказательством этого являются караваны быстроходных десантных барж и транспортов противника. Их обнаруживают на рассвете вдали от берегов наши летчики. Курс, по которому следуют караваны, неизменный: из Севастополя в Констанцу и Сулину. Правда, многие из них благодаря отличным действиям пикировщиков Корзунова идут вместо порта назначения на дно моря, но факт остается фактом: в кольце блокады явно не хватает звена.
Обступив сидящего на корточках перед картой командира соединения, моряки размышляют, стараясь доискаться причины. Кажется, кольцо замкнуто прочно. Днем на подступах к Севастополю барражируют воздушные разведчики, ночью крейсируют корабли. Все, что находится вне видимости, тщательно прослушивается. Слух людей настолько обострен, что любой человек из экипажа торпедных катеров, до рассвета подстерегающих врага на коммуникации, за три мили, несмотря на плеск волн и монотонный напев ветра, безошибочно распознает шум винтов и звук моторов. И все-таки враг просачивается, как вода сквозь пальцы, должно быть используя то, на что обычно не обращают внимания. Карта района действий ничего не подсказывает. Район досконально изучен, каждая бухточка и расщелина известны еще до войны, а все подступы к Севастополю пересечены линиями курсов торпедных катеров.
— Загадали загадку, — сокрушенно тянет Проценко. — Ответ такой: отгадаешь — утопишь, ошибешься — улизнут.
— Прячутся где-нибудь впритирку под бережком, пока день, — предполагает Константинов. — Как только мы пройдем мимо, они — ход до отсечки и в море!
— Негде им прятаться, да еще днем! — возражает Местников. — Шлюпку и ту без труда разглядишь. Самые неподходящие места для отстоя. Другое думаю: не место, а время. За временем прячутся.
Командир соединения проницательно смотрит на Местникова, но молчит. А тот уже крепко ухватился за догадку, хотя столь же крепко сидит в нем нежелание расставаться с тем, что хочется считать неоспоримым: гитлеровцы окончательно устрашены ударами по их караванам с моря и не рискуют покидать Севастопольскую бухту ни днем, ни ночью. Эта мысль засела в Местникове после двух предыдущих походов. Две ночи подряд катера тщетно подстерегали противника у самого Севастополя. Фашисты не показывались.
— За временем прячутся, — повторяет Местников. — Думаю, что выбирают промежуток, когда наша авиация уже в пути на свои аэродромы, а корабли еще на подходе к району. Иного не вижу.
Проценко одобрительно поддакивает.
— Уметь выбрать время сейчас для них все, — продолжает Местников.
— Для нас также, — многозначительно добавляет командир соединения, глядя на вечереющее небо.
Местников мгновенно выпрямляется:
— Прошу добро на выход, товарищ капитан второго ранга, времени в обрез, солнышко вот-вот закатится, надо подоспеть до темноты, чтобы разгадать загадку.
Проценко соглашается.
— Выходите четверкой, — говорит он. — Помните наказ адмирала.
Командир соединения провожает офицеров до тропинки, вьющейся по склону к мосткам рыбачьей пристани, где болтается на зыби шлюпка с гребцом, и, козырнув, поворачивает обратно. Офицеры снова видят его, когда шлюпка выбирается из-под обрыва на рейд.
Высокая фигура Проценко, неподвижная, как статуя, венчает вершину мыса. За ней, сбоку штабного домика, чернеет остов похожего на старинный замок здания, сожженного гитлеровцами. Они не успели взорвать его, как не успели взорвать строений рыболовецкого колхоза и поселка в углу бухты, но сожгли все, что было доступно пламени. Обугленные стены каменных амбаров темнеют вперемежку с фашистскими блиндажами, траншеями, ходами сообщения, вырытыми на откосах крутого берега по обе стороны мыса.
Берег, окаймленный чертой прибоя, отступает назад с каждым нажимом весел; все ближе придвигается, нависая над шлюпкой, корпус плавучей базы.
Головы в бескозырках и клеенчатых шлемах высовываются из всех люков, едва над катерами звучит знакомый сиплый голос командира группы:
— Подгребем к Умникову!
Быстрым взглядом Местников обводит катера, ошвартованные лагом друг к другу, взбирается по мокрому от зыби скользкому борту на узкую палубу и говорит низкорослому широкоплечему, чуть постарше Хабарова, лейтенанту, встречавшему прибывших:
— Умников, кликните Латашинского и Гиршева. А где Головачев?
— Где мне еще быть, как не здесь, — отзывается, поднимаясь над люком рубки, пожилой моряк с добродушной улыбкой на морщинистом лице — заместитель командира группы по политчасти. — Вот толкую с ребятами. А что, уходим?
— Да, как только объясню задачу.
Один за другим подходят командиры катеров.
Местников коротко передает им о разговоре с Проценко и радиограмме командующего флотом.
— Прошу запомнить места и обязанности в сегодняшнем походе, — заключает командир группы. — Головным — Умников. Давно пора ему внести свой вклад в общий счет и свой счет открыть. Я иду с Умниковым. Справа — Гиршев с обеспечивающим Хабаровым и моим заместителем. Слева — Константинов, за ним Латашинский. Первым атакует Умников, а Хабаров прикрывает его и отвлекает на себя внимание противника. Так же поступает Константинов, когда пойдет в атаку Латашинский. Ясна задача?
Командиры подтвердили.
— Значит, не дожидаясь ночи, следуем на определенную цель? — интересуется Головачев.
— Определенная цель у нас, Василий Михайлович, всегда та же самая — фашисты, — назидательно напоминает Местников. — Где-то чапают, пока мы в базе. Ловчат, а нам надо переловчить их. Для этого требуется выбрать время, вот ключ от их ловкости.
Он стучит по стеклу ручных часов:
— Если до сумерек успеем притти в район поиска, в самый раз угадаем на рандеву. По местам!
Дружно ревут моторы.
Местников ныряет в люк боевой рубки. Через несколько мгновений, сменив фуражку на непромокаемый шлем, он поднимается между Умниковым, стоящим у штурвала, и боцманом Самсоновым, который уже примостился за пушкой средней турели. Умников выжидательно глядит на командира группы. Тот разрешающе машет рукой.
Тотчас головной катер пятится в сторону от плавучей базы, круто разворачивается и, распустив усы бурунов, мчится к воротам бухты. За ним стремительно начинают разбег остальные корабли. Четыре смерча из пены и брызг проносятся мимо обрыва, на краю которого все так же неподвижно стоит командир соединения, и, восхищая красотой маневра "поворот все вдруг", мгновенно огибают косу с маяком на ней.
Через несколько минут они сливаются с гребнями зыби в черноморских просторах.
Белая башенка маяка долго виднеется позади катеров на фоне позолоченного заходящим солнцем моря. Она исчезает за горизонтом только в тот миг, когда корабли вступают в район Севастополя.
День еще не померк, но плоские берега, ведущие к Северной стороне, уже слились с темнеющей морской далью. Море повсюду пустынно, своим видом оно как бы оспаривает правильность формулы Местникова: "уметь выбрать время".
— Уметь выбрать время и набраться терпенья, — сквозь зубы бормочет командир группы и делает жест, означающий остановку.
— Осмотреться! — приказывает он, когда гул моторов умолкает.
Словно стократ усиленное эхо, вдалеке рокочут тяжелые раскаты бомбовых взрывов и орудийной канонады.
Катера плавно покачиваются на волнах. Миг равновесия между днем и ночью миновал. Сумерки начинают сгущаться. Длинные полосы вечерних теней дорожками расстилаются по морю. Ветер свежеет. Линия горизонта расплывается перед напряженным взглядом. Гребни зыби, ломающие ее, напоминают силуэты кораблей.
Местников трет глаза кулаком, опять всматривается и настораживается, заслышав тихую скороговорку боцмана Самсонова: