А. Баковиков
Корабли ведут огонь (отрывок из романа "Уходим в море")
Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.
Резкий, порывистый норд-ост треплет, прижимая к морю, рваную парусину облаков. Облака скользят над широкими рукавами бухты и скалистыми отрогами гор, на которых раскинулся приморский город, белый, как сами скалы, с узкими улицами и переулками, крутыми лестничными спусками, вырубленными в обрывистых берегах.
Море стонет протяжно и глухо. Яростно падают волны на прибрежные камни, бьются о смоляные настилы причалов, осыпая их хлопьями пены, песком и галькой. Берег пропах морской травой и ракушкой.
Пустынен рейд. Ни корабля, ни буксира, ни рыбачьего паруса. Опустела некогда шумная Графская пристань. Склонившись над водой, дремлют мраморные львы, опустив на вытянутые лапы могучие головы. Ничто не может нарушить их покоя — ни ледяное дыхание норд-оста, ни рокот прибоя, ни гром орудийной канонады. Чайки, неугомонные и крикливые, оставили рейд. Они появляются, как разведчики, в предрассветные часы и, покружив над пустыми причальными бочками, улетают в море, заслышав первые разрывы снарядов.
После двух бессонных ночей, проведенных на катере по пути из Новороссийска в Севастополь, лейтенант Андрей Грачев сошел на землю почти больным. В голове шумело, перед глазами плыл и качался берег, на пересохших губах ощущался горьковатый привкус соли.
Матрос с катера повел лейтенанта вдоль берега бухты. Каждый шаг по надежной прочной земле возвращал Грачеву силы. Шагая вслед за матросом навстречу тугому соленому ветру, он с удовлетворением подумал, что уж если за этот рейс его не совсем укачало, то, значит, скоро палуба корабля снова станет для него привычной, как берег, и повеселел.
Матрос привел лейтенанта в каменный склеп древнего кладбища, который был теперь приспособлен под бомбоубежище и рубку дежурного по охране водного района.
"Неплохой отель для приезжающих", — усмехнувшись, подумал Грачев, оглядывая подземелье.
Дежурный офицер, сидевший за столиком, подняв на прибывшего усталые глаза кивком головы, ответил на приветствие и, просмотрев документы, спросил:
— На крейсере «Коминтерн» не служили?
— Служил.
— Припоминаю, — уже мягче сказал дежурный. — Курсанта Волкова не помните?
— Нет.
— И я, пожалуй, вас не узнал бы, — сказал Волков. — Грачев, артиллерист — помню, а в лицо бы не узнал. Времени много прошло и воды много утекло.
Грачеву вспомнились товарищи курсанты, здоровые, веселые ребята. И ведь это было совсем недавно. Сейчас перед ним сидел старший лейтенант с утомленным, опухшим от бессонницы лицом, окаймленным рыжеватой бородой, на манер той, какую носят многие черноморские рыбаки, лоб в морщинах, правая рука забинтована, лежит на косынке, на плечах внакидку морская шинель, выгоревшая от солнца.
— Ранены? — с уважением спросил Грачев.
— Четвертый раз. А воюю пятый месяц. Да вы ложитесь, — пригласил он, заметив взгляд, брошенный Грачевым на дощатые нары. Грачев лег.
— Тихо здесь, — оглядывая кирпичный свод подземелья, после паузы сказал он.
— Тихо? — повторил Волков и засмеялся. — В этот час и в окопах тихо. Да-а, — прищурясь на огонь, протянул он. — Вот… после войны придут сюда на экскурсию молодые матросы, а им скажут: здесь в дни блокады помещался наш штаб…
Волков помолчал.
— Ну, а что в Новороссийске? — снова заговорил он. — Немец беспокоит?
— Беспокоит, — сказал Грачев.
— Бомбит?
— Бомбит. А как у вас?
— У нас-то? Да что ж у нас… — Волков пожал плечами. — Севастополь не первый раз в бою.
Грачев сам не заметил, как глаза у него закрылись. И тотчас открылись снова: где-то под ним тихо запел телефон.
— "Дон"! "Дон"! — словно отбивая такт, кричал под нарами телефонист. — Я «Терек». Да… слушаю, слушаю! Товарищ старший лейтенант Волков, вас. Ну вот, опять обрыв, — с досадой сказал матрос.
— А где Еременко? — стряхивая сон, спросил Волков.
— Есть! — вылезая из-под нар, хриплым спросонья голосом отозвался связист.
— Идите на линию, — сказал Волков.
— Откуда они берутся? — с удивлением произнес Грачев, оглядывая матросов. — Я думал, мы здесь одни.
В подземелье снова наступило молчание. Грачев забылся, хотя поминутно верещали телефоны, доносились монотонные голоса связистов и отрывистые приказания дежурного. Разбудил его голос того же Волкова.
— Однако пора и завтракать, — говорил Волков, глядя на часы. — По Корабельному уставу через полчаса подъем флага. — Волков достал из-под стола кусок сала, отстегнул фляжку и встряхнул ее. — Лейтенант, — повернулся он к Грачеву, — на фронте сон короток. Поднимайтесь да присаживайтесь-ка к столу. Промерзли, наверно?
— Промерз, — отозвался Грачев. Со сна он действительно продрог, зубы его стучали.
— К столу пододвигайтесь, лейтенант, — пригласил Волков, — выпейте — и согреетесь.
— Спасибо, — садясь на край ящика, поблагодарил Грачев.
— Сейчас на корабль пойдете? Куда назначили? — спросил Волков
— На эскадренный миноносец «Буревестник».
— На "Буревестник"? — Волков отставил стакан. — Между нами говоря, командир эсминца мне не совсем нравится, — сказал он после некоторого молчания. — Я тут как-то с ним крепко сцепился. Пришел на эсминец с распоряжением штаба списать к нам сюда пятнадцать человек. А он десять дал и говорит: "Ни одного больше. Катер, Волков, у трапа. Даю пять минут сроку. Матросы уже там. Все! Можете итти". Ох, и взорвало меня!
Грачеву хотелось узнать как можно больше и об эсминце и о командире корабля — Смоленском. Он с охотой принялся расспрашивать Волкова.
— Крут. Очень крут, — рассказывал Волков. — Его даже угрюмым можно назвать теперь. Раньше-то, я помню, он совсем другой был. Но как подумаешь, — и навалилось же на человека! Лет пять тому назад у него жена умерла во время родов. Остался мальчишка. Смоленский и отец его выходили парня и, как положено, души в нем не чаяли. А двадцать второго июня под бомбежкой и старик, и мальчик погибли.
Где-то близко сосредоточенно забарабанили зенитки. Били за городом, со стороны Балаклавы, а в склепе казалось, словно кто-то частыми ударами молота вгонял заклепки в металлическую обшивку корабля.
— Разведчик? — спросил Грачев.
Волков встал; согнувшись, подошел к наружной двери и открыл ее. Пахнуло туманной свежестью рассвета. Грачев поднялся и стал надевать в рукава помятую шинель.
— Да, разведчик, — сказал Волков и, обернувшись, добавил: — Уже собираетесь?
— Пора.
— Ну, так вот, слушайте. Как выйдете отсюда, пойдете вправо. Так и идите. А в городе вам любой патруль укажет. Фекапе найдете легко, а пешая прогулка рекомендуется и морякам. — Волков оглядел Грачева и добродушно засмеялся. — До чего же на вас шинель уродливо сидит, товарищ Грачев! Подрясник, ей-ей. Смоленский такого одеяния не потерпит.
На бурых вершинах холмов, столпившихся вокруг Севастополя, лежал снег. Над бухтой поднимались дымки, отчетливо доносился грохот залпов корабельной и береговой артиллерии, резкая дробь зенитных автоматов. С обрывистого берега было видно, как на палубе катера 073, который накануне доставил Грачева, у орудий возились матросы, слышался приглушенный рокот мотора, свистки. На внешнем рейде ходило еще несколько «охотников», время от времени бросавших глубинные бомбы. С моря возвращался эскадренный миноносец.