Коляска под эскортом четырех конных зуавов замедлила на секунду свой ход на площади Рон Пуэн, "Круглой Точке", Там, где кончается городская плотная застройка парки и начинается парковый участок до самого Тюильри, там, где в нашей реальности в 1866 м поляк Березовский неудачно стрелял в российского императора Александра II, так же ехавшего вместе с Наполеоном III после утренней прогулки в Булонском лесу. Не помню уж откуда, но в моей памяти зацепились слова императора французов: Сейчас посмотрим, сир, кто стрелял? Если поляк — то пуля была для Вас, если итальянец — для меня.
На этот раз из-за дерева выскочил француз. Первая пуля Бартелеми попала, как и у Березовского, в лошадь. Но у пистолета Мариетта было четыре ствола. Вторая пуля пробила грудь Валевскому, третья — руку Морни, четвертая ушла в небо, потому, что конь зуава с размаху ударил грудью и отбросил террориста на землю. Выскочивший из второй коляски секретарь бросился не к раненым — а к своему патрону:
— Что с Вами, сир?
— Слава Богу, я жив.
Как в нашей реальности после бомбы народовольца Рысакова на набережной Екатерининского канала, так и тут, на Рон Пуэн Елисейских полей, Бога благодарить было рано. Именно в этот момент Курне, ночью забравшийся со снайперской винтовкой по тыловой стене (моряк!) на чердак дома напротив и уже две минуты выцеливающий бородку Луи Наполеона, нажал на курок. Пуля пробила голову императора, но никто не смог понять — откуда ж она прилетела. Опыта в таких условиях у этих людей не было совершенно, хоть и была у них у всех достаточно бурная биография. Курне успел прицелиться снова и второй пулей попасть в лоб Морни, который твердил: "Нет… нет!" — глядя то на убитого брата, то на свою раненную руку. Бартелеми сделал все, что нужно — задержал объекты в неподвижности в нужном месте, в секторе обстрела Курне.
Все же я не верю, что до снайперской охоты на императора они додумались сами. Вся предыдущая история политических покушений выглядит совсем по другому: яд, нож, адская машина. Это уж недавно появляется пистолет. До снайпинга, до политического убийства с большого расстояния еще должно пройти больше ста лет. Это, конечно, моя вина, это трансвременная утечка моих мыслей и знаний навела их на эту светлую идею. Все-таки, это я, а не они, стоял на далласком тротуаре у мемориала Кеннеди, глядел на окна шестого этажа в доме напротив и представлял себе — как это было в октябре шестьдесят третьего, когда автомобиль президента поравнялся с этим домом. Это я смотрел по первой программе "День Шакала" о неудачной охоте оасовцев на Де Голля. И, если уж говорить всю правду, это я читал в поселке Березовка Амурской области от лейтенантской скуки энгельсовскую "Историю винтовки" и вычитал там про новый штуцер Дженнингса. Курне по-английски читает очень плохо, а с Энгельсом и другими немцами-марксидами и вовсе незнаком.
Так что это именно из-за меня умирает сейчас сын Марии Валевской, которого я помню, как пятилетнего малыша в последних кадрах польской кинокомедии "Марыся и Наполеон". Из-за меня, из-за моих идей по проверке исторических законов, улеглись с пробитыми черепами оба сына королевы Гортензии Богарнэ-Бонапарт, симпатичные, волевые, авантюристичные и удачливые мужики в самой поре, сорок пять и сорок два, а в двух шагах бьется в истерике только что овдовевшая юная красавица императрица Эжени, которой теперь навсегда предстоит скрывать свои прекрасные волосы под черным кружевом. Конечно, не разбив яиц омлета не сделаешь — но я лично с удовольствием обошелся бы без этих страстей. Тем более, дело, кажется, этими тремя жертвами не ограничится и страну ждет революционный разгул страстей, головы на пиках, артобстрелы баррикад, гильотина на площади Согласия и прочие прелести красного, белого и синего террора.