– Не хочу в эвакуацию. Я на судно вернусь. Не бросай меня, командир. Побудь, пока перевяжут.
А когда у него стекло из глаза вынимали, он все просил:
– Спой, командир! Спой! Мне легче будет.
Пришлось петь. Я оставил его в госпитале. Он потом вернулся на судно.
А я пришел на катер, снял китель и тельник: посмотрите, говорю, ребята, что это у меня.
Посмотрели – черно все.
Ну, меня перевязали и отправили в госпиталь. Оказалось, ребро лопнуло.
Положили на стол, стали шину на ребро класть. Что тут было! Только песня и спасла меня!
Когда Багмет вернулся с госпиталя, и я уже руку подымал, и вот тут-то наш катер чуть-чуть не списали. Да.
Опять был налет, и снова бомба упала рядом – катер выбросило с воды. На полтора метра подняло. Сорвало моторы с фундаментов, у правого блока пробило и муфту сцепления, у левого – муфту сцепления и кожух.
Командование решило затопить катер, так как в Севастополе уже нельзя было сделать такой ремонт.
Пришел я на катер и говорю экипажу: так, мол, вот и так.
Никто слушать не хочет о затоплении: «Как это топить?! Воевали-воевали на нем, и вдруг топить! Не-ет!»
Я к командованию. Мне восемнадцать суток на ремонт, и, как говорится, кругом, шагом марш.
Вернулся на катер, хлопцы ждут. «Ну, как, командир, жизнь или смерть нашему «линкору»?»
Я отвечаю: «Жизнь».
Увел я катер в Артиллерийскую бухту. Встал там у базара, и десять дней, как говорится, ни сна ни отдыха – и катер снова в строю.
Двадцать второго июня немцы гады заняли Северную сторону.
Наши части отошли через бухту на Корабельную, а в равелине остались охровцы с капитаном III ранга Евсевьевым.
Жутко было смотреть, что там делалось: фашистские самолеты как осы вьются, артиллерия бьет, пыль и дым столбом, все гудит, грохочет…
Кажется, часа продержаться нельзя – целая армия свалилась на равелин, а там горсточка матросов и солдат!
Собрал нас командир дивизиона Рохлин и спрашивает: «Кто пойдет на эвакуацию участников равелина?»
Люди молчат. Я как кандидат партии сказал: «Я пойду».
Пошел не на своем КТЩ, а на барказе 1-го артдивизиона.
Пока шел до равелина, немец бил по мне, да хитро так: у барказа паелы высокие, он под паелы, пулями сечет, а я на банке стоял. И это спасло!
Пришел к пристани равелина, а там «каэмка» притоплена. Попытался снять ее, не удалось – дырища у нее в корпусе.
Взял сорок человек в барказ и ушел в Карантинную, сказал капитану 3 ранга Евсевьеву, что, может, приду еще.
Довел барказ до причала в Карантинной. Люди сошли, и барказ тут же затонул.
Больше мне не пришлось ходить в равелин – мы все время на морской позиции стояли.
В два часа ночью первого июля подошел ко мне мичман Юдин, командир КТЩ с нашего дивизиона, и передал приказание идти на Феолент – всем катерам.
Когда выбирал якорь, немец взял меня прожектором и повел. Я развернул катер носом в берег, а к нему лагом, катер сливается с берегом, и немец бросает меня.
Таким образом я оторвался и ушел в Камышевую.
Вошел.
Смотрю, катер Юдина на мели.
Запросил, надо ли помочь, он ответил: «Сойду сам».
Ладно.
Пошел к Херсонесскому маяку, но оказалось, пройти нельзя – сильный артиллерийский огонь с Северной стороны. Он бил по фарватеру и по входам в бухты. Огонь такой, что муха не пролетит.
Решил пройти в Казачью бухту и отстояться до ночи.
Подошел к плавучей пристани, там уже стоит КТЩ № 81. Только ошвартовался, пришел посыльный от генерала Петрова с приказанием не уходить до ночи – ночью помочь кораблям.
Взял я оружие, боезапас и людей своих и сошел на берег. Со мной пошел и Герасименко с КТЩ № 81.
Тут на берегу я увидел на носилках капитана III ранга Евсевьева.
Он был ранен в лицо, и голова от этого ранения была у него забинтована как кокон: глаза да рот только и видны.
Мы с Герасименко ушли в оборону – немцы с Камышевой пытались пробиться в Казачью.
В пятнадцать часов налетели пять самолетов и начали бомбить катера.
Мой катер был потоплен прямым попаданием, а катер № 81 получил пробоину в правой скуле выше ватерлинии четверти на две…