Она спрашивала мужчину о фантастических вещах.
— Деда, деда, — тараторила она, — а ветер спит?
— Совершеннейшая чепуха! — низким, с прохрипом голосом курильщика отвечал дед. — Конечно нет!
— А море?
— И море не спит.
— А почему?
— Потому что море — это море!
Болтая ножонками, она настойчиво хотела узнать, кто, кроме людей и зверюшек, спит.
— А корабль спит?
— Чепуху ты говоришь! И корабль не спит!
— Почему?
…Поднялся лихой ветер. Он озорно прошелся по деревьям Приморского парка, затем выскочил на воду и сначала погонял змейки на ее глади, а потом пошел гармошки делать.
Дед встал со скамейки. Девочка не хотела идти, ей хотелось к воде, а дед стал объяснять ей, что надо зайти в булочную, а оттуда «прямым рейсом» домой, иначе бабаня «стружку снимет». Я понял, что в этой семье «на мостике» стоит не дед, а бабаня.
Меж тем ветер начал присвистывать, и я не заметил, как тучи, словно стадо овец, подгоняемое бичом пастуха, свалились к горизонту. И сразу и небо засветилось, и море заулыбалось, и солнце повеселело.
Хорошо стало, и я решил не торопиться домой, а отдаться блаженной лености и поглазеть на море, подышать свежим морским воздухом, подумать, помечтать, и, чем черт не шутит, может быть, и придет сюда тот — безногий?
Солнце в закате дня горело ярким малиновым цветом с голубоватой поволокой, как на картинах Рериха.
Потом оно потемнело, пригнулось к горизонту и пошло подмигивать красным зрачком и вскоре зашло в тот удивительный мир, который, несмотря на последние открытия космонавтов и ученых-космологов, все еще будит в наших сердцах какой-то мистический трепет, как ураган и землетрясение.
С заходом солнца набережную облепили рыбаки, в малиновой россыпи света они впечатывались в фон неба черными силуэтами.
На рейде зажглись сигнальные и опознавательные огни. Белым жемчугом вспыхнули фонари на Приморском бульваре.
У ПОСЛЕДНЕЙ МИЛИ
В гостинице меня ждал пригласительный билет Комитета ветеранов гвардейского эсминца «Сообразительный» на торжественное заседание по случаю двадцатипятилетия со дня присвоения гвардейского звания.
Торжественное заседание вечером в Матросском клубе, а перед этим прогулка на военном катере по Северной бухте с осмотром мест стоянок «Сообразительного» во время обороны Севастополя в 1941–1942 годах и прощание с кораблем.
Прощание носило более символический характер, нежели то, что мы подразумеваем под этим обрядом.
Когда я подошел к Графской пристани, там стояло уже десятка три ветеранов. Они были в гражданском платье и выглядели как рабочие и колхозники; у некоторых рельефно обозначались животики и на голове видны были залысины, а уж так ли давно каждый из них был бравым матросом! Ветераны держались возле седого, плотного, щедро украшенного золотым шитьем контр-адмирала.
Я не узнал в нем бывшего командира «Сообразительного» Сергея Степановича Воркова, который запал мне в память худым, умученным капитан-лейтенантом, с вислыми белесыми усами и всегда на чем-то сосредоточенными глазами.
Я попал к нему на корабль весной 1942 года. Должен сказать, что он был не очень гостеприимен, хотя я поднялся по сходне на борт «Сообразительного» не в качестве экскурсанта, а по поручению редакции.
В обычае у командиров кораблей было встречать корреспондентов с присущим флотским традициям расположением: пригласить в каюту, усадить на кожаный диванчик, открыть «божницу» (угловой шкафчик), вынуть графинчик… и лишь потом начинать с традиционного вопроса: «Ну-с, чем обязан вам?»
Сергей Степанович начал с «Ну-с, чем обязан…».
Я попал к нему после выхода в море на «морском охотнике», которым командовал лейтенант Бондаренко, один из интереснейших командиров так называемого Малого флота.
Лейтенант Бондаренко разработал тактику борьбы корабля с воздушным противником на переходе.
Редакция поручила мне побудить Бондаренко написать статью для пашей газеты, с тем чтобы его опыт был общим достоянием. Это особенно важно было для кораблей конвойной службы, все время бороздивших море на коммуникациях между осажденным Севастополем и портами Кавказа.
Бондаренко статью писать отказался, но предложил мне выйти, с ним в море и самому понаблюдать за маневрами катера-«охотника» во время налета немецкой авиации.
Я вернулся с моря, полный сильных переживаний. Нужна была крохотная, успокоительная порция. К сожалению, на катере не было ни грамма этого, как говорят врачи, «ложно анестезирующего вещества». Была надежда на «Сообразительный».
Во время беседы с капитан-лейтенантом Борковым я часто поглядывал на «божницу». Но увы! В дверцах ее торчал ключик.
Ворков видел мой жадный взгляд, но не реагировал на это.
Я махнул рукой, вспомнив слова Чехова: «Водка белая, но красит нос и чернит репутацию», — черт с ней, с водкой!
Я написал большую статью об эсминце и его командире. История корабля поразила меня.
Трудно поверить, что этот самый молодой из «дивизиона умников» миноносец прошел всю войну без единой потери — на «Сообразительном» не было ни одного убитого, ни одного раненого. А ведь он не стоял у стенки, а непрерывно в море, в боевых походах!
Их (походов) было двести восемнадцать, и каждый посложнее, чем боевой вылет самолета. И даже последний, двести девятнадцатый, — к бетонному причалу, где корабль, возникший из металла, уходит в изначальное состояние, — ветераны и их командир назвали «боевым двести девятнадцатым».
Дальше я расскажу об этом кратком по времени, высоком по духу прощальном походе. А сейчас нужно идти — улыбающийся контр-адмирал, вежливый и галантный, словно он на дипломатическом рауте, великолепным жестом показывает на сверкающий никелем и полированным деревом катер: «Прошу, Петр Александрович!»
Катер дрожит от работы моторов. На корме высокий стройный матрос-крючковой. Одной рукой он сдерживает катер, а другой помогает пассажирам.
Последним на борт катера поднимается контр-адмирал. Его встречают лихой командой «смирно!», коротким рапортом и испрошением разрешения на выход.
После всех этих волнующих моряцкое сердце формальностей катер отваливает от пристани и быстро, чуть вспрыгивая на волне, сделанной встречным судном, бежит к Инкерману. За кормой его тянется бурный, ослепительной красоты шлейф. Освещенный заходящим солнцем, он играет как алмазная река.
Контр-адмирал Ворков показывает гостям места, где во время обороны Севастополя «Сообразительный» бросал якорь и вел обстрел немецких позиций за Мекензиевыми Горами, причалы, где высаживал подкрепления севастопольскому гарнизону, выгружал боеприпасы, брал топливо и принимал раненых.
Бухта полна жизни: снуют катера, у одного из причалов танкер сливает горючее. На рейде стоят корабли, натянув якорь-цепи, как подседельные кони поводья. И всюду идет своя, непонятная для неопытного глаза жизнь. Многие корабли в красных заплатах — ржавчина схватила металл, ее отшкаробили и «засуричили», чтобы ржавчина не обрела силы метастаза.
Слева — высокие холмы, балки, белые домики, виноградники.
Справа — дымы электростанции, бегущий поезд.
Все ближе и ближе руины скального монастыря. Это все, что осталось от бывшего порта некогда богатого Мангупского княжества.
А вот и Черная речка. Причалы. Захламленная грузами станция Инкерман.