Придя в каюту и усевшись в кресло, он охватил голову руками и в ожидании прихода вестового задумался над тем, как проходит операция в районе Григорьевки, где действовали миноносцы из дивизиона «Буки». Он уже знал о гибели «Фрунзе», встретился в море с возвращавшимися крейсерами, но о ходе самой операции под Одессой не имел никакого понятия.
Задумавшись, он не сразу ответил на легкий стук и на «…шите войти?», а когда ответил, то отнял руки от лица и потер их в предвкушении того наслаждения, которое он всегда испытывал от хорошо заваренного чая, почти гранатового цвета. А если еще и кружочек лимона в нем… или варенье…
На его разрешение в дверях показался не вестовой, а посыльный. Он подал старшему лейтенанту (тогда наш контр-адмирал был еще в этом звании) телеграмму.
Ворков отпустил посыльного, прочел телеграмму, с некоторым сожалением посмотрел на стакан чая с кружочком лимона, глотнул слюну, сказал вестовому: «Потом!» — и вышел на мостик.
Поднимаясь по темному трапу, Ворков подумал, что ж там могло произойти, если ему приказано передать конвойные обязанности тральщику, а самому немедленно идти к Тендре и искать встречи с миноносцем «Беспощадный», которого буксирует в Севастополь «СП-14» за корму.
Ворков хорошо знал командира «Беспощадного» Григория Пудовича Негодуй поэтому легко представил себе сейчас его, пытаясь понять, где должен стоять командир корабля, когда его тащат на буксире, да не в естественном положении, то есть носом вперед, а кормой… Да еще, наверное, корма в таком положении чуть вздернута вверх, оголено перо руля и огромные, как слоновьи уши, лопасти гребных винтов… А нос, наверное, плотно сидит в воде…
Пришлось подойти к борту транспорта, а затем к тральщику и сообщить, что оставляет их.
Застопорив ход, «Сообразительный» пропустил транспорт, который пошел к Тендре в охранении тральщика. Затем развил ход до полного и сделал циркуляцию в районе, где должен пройти спасатель с «Беспощадным» на буксире, — море было чисто. Ворков принял решение уйти в бухту Ак-Мечети и до рассвета отстояться на рейде.
Ночь на рейде, особенно для вахты сигнальщиков, неспокойна — смотри в три глаза за морем да и за воздухом — вражеские разведчики, как волки, рыщут, бросают яркие до слепоты осветительные люстры. Иголку видно, когда висят эти люстры.
Ворков дремал в штурманской, когда принесли телеграмму от командира Одесского оборонительного района контр-адмирала Гавриила Жукова: «Ночью на буксире «СП-14» эсминец «Беспощадный» вышел в район южнее Тендровской косы для встречи с вами».
Рассвет… Собственно, не тот рассвет, когда все живое начинает потягиваться, а ранний призрак рассвета, когда небо чуть-чуть облимонивается на востоке, когда линяют крыла ночи, когда сначала все серо кругом и румяна утреннего неба еще не горят, — в этот час Ворков выпил наконец стакан темно-золотого чая, предварительно позвонив ложечкой, растворяя рафинад, и приказал: «По местам стоять, с якоря сниматься!»
Глядя на свинцовые, хмурые воды, на поседевшие загривки, Ворков думал о том, какой же окаянной будет буксировка. Приказал запросить координаты «Беспощадного». Ответа не поступило. Запрос в штаб, в Севастополь — тоже безответно.
Волна бьет в скулы, корпус гудит. Вот и южная оконечность Тендры, никакого признака «Беспощадного».
Лишь через три часа сигнальщики докладывают о том, что видят у Тендры дым. Дым ползет понизу вдоль берега, словно пастуший костер в ненастье.
Курс на дым.
Как и предполагал Ворков, нос у «Беспощадного» словно бы рубили колуном; рубили, да недорубили, а наломали да накрошили страсть сколько. К тому же он сильно опущен в воду.
Десятки глаз с «Сообразительного» осматривают собрата, как покойника.
На запрос Воркова капитан-лейтенант Негода мрачно отвечает: «Отрываются бортовые листы. Вода заплескивает в котельные отделения. Пока немного. Быстро буксировать судно нельзя».
Полчаса занимает заводка и закрепление четырехдюймового стального троса на «СП-14», и наконец можно трогать. Такой способ буксировки — через посредника — оба командира сочли лучшим на случай налета вражеской авиации, можно быстренько отдать буксир и отбивать атаки.
Буксировка проходит тяжело, усиливается ветер нордовой четверти и доходит вскоре до пяти баллов по шкале Бофорта.
Дует он порывами, с легким повизгиванием в снастях рангоута. Появляются самолеты. «Сообразительный» открывает огонь. Самолеты уходят. Ветер набирает силу. Падает скорость буксировки из-за большой волны, до трех узлов.
Хотя и верно «тихо едешь, дальше будешь». Но когда?
Надо принять решение, идти ли напрямик к Тархан-куту, оттуда через Каламитский залив к Севастополю, или же спуститься вдоль Тендровской косы, а затем от Тендры к западному берегу Крымского полуострова и, двигаясь в виду берега, спуститься к Ак-Мечети.
Первый вариант лучше уже тем, что он короче. Второй — безопаснее: под берегом воздушные разбойники могут и не заметить караван. Тем более что под берегом редко ходят суда, а прямая от Тендры на Тарханкут — это ось коммуникации Севастополь — Одесса. Здесь-то главным образом и разбойничают фашистские асы.
Командир «Сообразительного» решает все же идти на Тарханкут. Риск? Да. Но какая же война без риска!
Идти на миноносце трехузловым ходом, когда можно мчаться со скоростью курьерского поезда, — это казнительно. Казнительно, даже если ты хорошо понимаешь, что иначе нельзя, что тебе поручено важное дело — довести сильно поврежденный корабль до базы, где его поставят в док и искусные мастера корабельного дела вернут в строй.
На грех, еще ветер стал разыгрываться, с «Беспощадного» доносят, что вода сильно захлестывает носовое котельное отделение.
Вода и ветер.
Ветер и вода утяжеляют миноносец, буксирный трос гудит.
Ворков с тревогой поглядывает в бинокль на предельно натянувшийся трос. Его опасения оправдываются: четырехдюймовый стальной трос лопается, стопорится ход, начинается заводка на «СП-14» нового, десятидюймового манильского троса, и в это время над караваном появляются самолеты противника. К счастью, в этот чрезвычайно неблагоприятный момент, когда корабли беспомощно «пляшут» на волне, наши под Одессой доколачивают румынские дивизии, и самолеты проходят над кораблями, не сбросив бомб.
Не успели краснофлотцы завести сильно намокший толстый трос из абаки, как приходит новая телеграмма, в которой содержится приказание начальника штаба флота контр-адмирала Елисеева об оказании помощи летчикам нашего бомбардировщика, потерпевшего аварию в квадрате Н.
Ворков подзывает один из катеров конвоя и приказывает ему отправиться в квадрат Н. полным ходом, разыскать летчиков, выбросившихся с потерпевшего самолета на парашютах, и оказать им всемерную помощь.
Катер уходит. Не успевает он скрыться за горизонтом, как снова рвется буксирный канат — ветер уже шесть баллов, — в море — четыре.
Снова рвется буксирный канат. Ворков приказывает «СП-14» отдать свой буксирный канат, встать в хвост (а кильватер) «Беспощадному» и заводит свой буксирный трос прямо на миноносец.
Буксировка тяжелого поврежденного судна, да еще «задом наперед», да еще в свежую погоду, — дело нудное. Не менее нудно повествовать об этом. Немного утешает старая английская поговорка: «Если ты не можешь делать то, что нравится, то пусть тебе нравится то, что ты делаешь!» Как бы ни было грозно море, моряку жизнь не в жизнь без него. Как бы ни стонал писатель под тяжестью слов — без них его жизнь тоже не в жизнь! Будем продолжать.
Катер вернулся ни с чем — не нашел летчиков. Ворков поблагодарил командира катера за службу и приказал занять место в конвое. Запросил «Беспощадный», как у них дела. Негода долго не отвечал. Ворков уже хотел снова сделать запрос, когда с «Беспощадного» пришел семафор: «Деформирует переборку носового котельного отделения. Вода стала поступать больше».