– И с такими молодцами князь проиграл сражение на Алме! – возбужденно говорил Корнилов в тот день вечером Нахимову, Истомину, вице-адмиралу Новосильскому, Тотлебену, которые, как всегда по вечерам, и в тот день сошлись к нему на квартиру для получения приказаний на завтрашний день.
Несмотря на то что Тотлебен был всего только подполковником инженерных войск – значит, совсем еще недавно вместе с другими военными инженерами получил право на усы, кроме того и летами был гораздо моложе всех остальных на подобных собраниях, – к нему относились как к равному, потому что все укрепления делались по его планам и под его очень придирчивым и строгим руководством, которому подчинялись все начальники дистанций обороны.
В этот вечер Корнилов получил от жены с курьером из Николаева письмо, к которому была приложена фотографическая (дагеротипная, как тогда говорили) карточка его дочери Лизы, и он всем собравшимся показывал карточку, радостно говоря:
– Посмотрите-ка! Не правда ли, она обещает стать красавицей?
– Она и теперь красавица! – отзывались все, искренне любуясь действительно милым и удачно переданным на карточке лицом девочки.
Корнилов положил снимок на стол перед собой и, часто взглядывая на него, заговорил волнуясь:
– Я должен вас поздравить, господа, еще с одним очень важным результатом сегодняшней вылазки: замечено, что противник ведет работы, готовясь к основательной, долговременной осаде Севастополя! Значит, наши труды не пропали даром: они оценены им как должно. Он увидел, что добиться успехов крупным штурмом ему уже не удастся, что к его приему мы готовы, что мы уже не такие слабенькие, какими были дней десять назад, что нас уже не возьмешь даже и ночным штурмом. Князь готовит рекогносцировку в больших размерах на Инкерманские высоты, чтобы определить, насколько они основательно заняты союзниками. Вся регулярная кавалерия будет участвовать в этом деле… и пехоты несколько тысяч человек. Кавалерия – под командой генерала Рыжова. А с нашей стороны требуется поддержать эту рекогносцировку соответственно – чем и как? Бомбардировкой и выдвинув пехотные части. Когда я получу от князя подробное распоряжение, я и передам его вам подробно, а теперь пока вот только это… Для успеха дела прошу не разглашать, а готовиться, как заведено, принимая в соображение все случайности. Одним словом, хотя атмосфера сгущается, но сгустить ее желаем мы сами, а не противник, – это очень большая разница, господа! Это показывает, что мы уже достаточно сильны, чтоб самим лезть в драку, а не ждать, соблаговолят ли это сделать Раглан с Канробером!.. С чем вас и поздравляю, господа!
И было ли это действительно от сознания своей силы или оттого, что перед глазами его лежал фотографический портрет его дочери, о которой все отозвались как о красавице, но Корнилов вдруг встал и торжественно протянул руку сначала Нахимову, сидевшему ближе всех к нему, потом Новосильскому, Истомину, Кирьякову, Тотлебену и прочим, говоря при этом:
– Огромная тяжесть с плеч!.. Этот ночной штурм висел над нами как кошмар! Теперь мы можем наконец успокоиться и передохнуть.
– Из рекогносцировки может развиться крупное сражение, – заметил Кирьяков, – а разве у нас хватит сил на такое сражение?
– По-видимому, подходит двенадцатая дивизия, – улыбаясь, ответил Корнилов. – Князь – человек осторожный и рискованных шагов не сделает. Во всяком случае он покажет неприятелю, что армия его сильна и врага не боится. А наконец, даже если допустим, что сражение окажется безрезультатным, начнется только бомбардировка со стороны англофранцузов… только бомбардировка, как обычно при осаде крепостей, а это дело весьма затяжное, так как нам есть чем ответить, господа! К бомбардировке мы уже и теперь почти готовы, а еще через несколько дней мы будем неуязвимы… А там подойдет четвертый корпус, и это обстоятельство…
Тут Корнилов оглядел всех поочередно загоревшимся взглядом и докончил:
– Это обстоятельство, господа, или заставит их прибегнуть к обратной амбаркации, или, в худшем случае, задуматься поглубже, чем они думали, когда начинали с нами войну!
В конце сентября дни все еще стояли жаркие и тихие, и если бы не ежедневная, хотя и короткая, перепалка между береговыми батареями и подходящими близко судами союзников, севастопольцы могли бы даже и позабыть на время, что где-то там, за высотами, окружающими город, неутомимо ткется крепкая паутина осадной войны.