– Об этом нет спору… Поучительно, да, – был бы хороший надзор за ним… А то эти портовые города в Китае…
– Алеша – строгий к себе мальчик: для него не опасно-с.
– Это вы хорошо определили его, – с живостью подхватил Корнилов. – «Строгий к себе». Прекрасно сказано!.. Он даже и плохим товарищам не поддастся! В нем есть эта… эта твердая самостоятельность, да – она и в детстве у него была… «строгий к себе»! Это, это, знаете ли, то самое, что и нам всем осталось… Мы попали в строгое время, и не мы одни, – вся Россия! Для России настали строгие времена, да! И может быть, самый строгий день будет завтрашний… Переживем ли его мы с вами, Павел Степанович?
Вопрос был задан быстро, скороговоркой, так что Нахимов, казалось, не сразу даже и понял его, но когда он дошел до его сознания, то, пососав чубук, адмирал с большим Георгием – за Синоп – на шее крякнул, оперся о спинку кресла и проговорил назидательно:
– Бог не без милости, а моряк не без счастья.
– А если моряк выброшен на сушу? – слабо улыбнулся Корнилов. – Нильскому крокодилу в воде тоже везет, а вылезет на берег – и не заметит, как схватит пулю… Ведь это – совсем другая стихия, Павел Степанович, для нас с вами… Но это я между прочим… Жена прислала благословение: тревожится. Правда, она уж давно тревожится, и могло бы войти это даже в привычку, но теперь как-то у нее это сказалось… от глубины сердца… Вы верите в предчувствия?
– Я верю только в то, что не всякая пуля в лоб-с, – серьезно ответил Нахимов. – Убить человека – для этого (нам-то с вами это известно) много свинца и чугуна надо истратить.
– Вы одинокий, Павел Степанович… Правда, брат у вас есть в Москве, но брат – это, знаете ли, совсем не то, что своя личная семья – жена, дети… Я написал на всякий случай духовную с месяц назад, еще перед Алмой. Сегодня утром перечитал ее – кажется, все там сказал: не знаю, что еще можно добавить.
– Что вы, Владимир Алексеич. Что вы! – даже с подобием испуга в глазах отозвался Нахимов. – Разве вам можно думать о смерти? Вы только вспомните, как же без вас останется Севастополь! Что вы-с! Вы только об этом, об этом самом подумайте: кем же вас заменить можно? Никем-с! А защита Севастополя, как вы ее поставили, очень надолго-с, очень надолго-с может затянуться! Мимо таких-с людей – о, она, эта курносая, с косой, – сторонкой, сторонкой-с обходит, сторон-кой! Я даже и за себя не боюсь – видит Бог, ни вот столько! – Он указал на кончик чубука. – А вы Севастополю необходимы, как… как все его орудия и все снаряды-с! И чтобы такой человек погиб в самом начале дела – помилуйте-с! Вас история выдвинула-с, сама история-с? Зачем же она вас выдвигала? Чтобы тут же, извините меня, по затылку вас хлопнуть? История не дура-с! История не так глупа-с, нет!
Давно не замечал Корнилов, чтобы герой Синопа так искренне говорил и так разгорячался при этом. Ему стало неловко, как будто он смалодушничал.
Рука его, уже готовая было дотянуться до кипарисового ларца, в котором лежало его духовное завещание, медленно опустилась и стала вертеть пустой винный стаканчик. Видимо, в словах Нахимова нашлось что-то такое, что было для него если не ново, то убедительно, – и он поднялся, обошел стол, положил руки на эполеты Нахимова и три раза, точно христосуясь, поцеловал его в дымящиеся, слабо растущие усы.
– Спасибо на добром слове, – сказал он потом бодро, почти весело. – Вы правы в том отношении, что поддаваться всяким этим предчувствиям и, как бы сказать, голосам вещих сердец – это упадок духа, разумеется, и для этого надо иметь, кроме того, свободное время – да, вот именно: свободное время! А у нас его нет… Кстати, я забыл вам сказать: князь присылает нам, то есть в адрес командующего войсками в Севастополе генерала Моллера, некоего полковника генерального штаба Попова в начальники штаба… Так что теперь у нас все пойдет не как бог на душу положит, а вполне по-ученому. Пишет князь, что этот Попов в Петербурге на лучшем счету.
– Ну что же-с: одним петербургским умником будет больше, – непроницаемо спокойно отозвался на это Нахимов и положил трубку в карман, что делал он всегда перед тем, как встать и прощаться.
Московский полк утром 5 октября выстроился около своих палаток и казарм поротно, составив ружья в козлы. Полковой священник готовился начать молебен по случаю праздника, хотя погода была непраздничной.
Рассвет наступил поздно из-за тумана, густо залегшего вскоре после полуночи. В нескольких шагах ничего уже не было видно – люди появлялись и расплывались, как тени.
Когда же туман сдвинулся к морю и открылась линия неприятельских укреплений, к ним сразу повернулись тысячи лиц, чтобы узнать, что они готовят. Но там не замечалось ничего бросающегося резко в глаза: ни суетливого движения солдат, ни заново открытых амбразур…