— Слышали, говнюки, как надо обращаться к вашему королю?! А то «батя» да «батя»... Свирепый!
— Я сплю...
— Не обманывай отца! Тащи ей тарелку, и побольше: ваш король голоден!
Я лишь сокрушенно покачала головой, виновато изогнув брови, глядя на Свирепого, который нехотя поднялся со своего места, где пытался уснуть, однако не сказав отцу и слова против, не спеша покидая общий зал для сна и чуть подмигивая мне.
Скоро с половиной большой рыбины длинной полметра на большой тарелке я осторожно перебиралась через спящих и притворяющихся спящими беров, чтобы пройти за святая святых — ширму, которая отделяла некую спальню Ледяного от общего зала.
И снова я искренне поражалась тому, как он мог не только говорить и даже двигаться, а просто ВЫЖИТЬ! Его рана выглядела ужасающе: припухшие и покрасневшие края разодранной кожи, которые скреплялись рыбьими костями, буквально пульсировали от боли на фоне мертвецки бледной, почти серой кожи. Вот только глаза короля смотрели твердо и настойчиво, не поддаваясь приступам боли. При взгляде в эти глаза не возникало даже мысли о жалости — столько в них было силы и жажды жизни, — и я осторожно опустилась на колени у его кровати, поставив тарелку с дымящейся от жара рыбой на самый край, принявшись осторожно отделять небольшие кусочки, смутившись, когда поняла, что мне придется кормить его с рук, потому что здесь не было столовых приборов.
— Я не укушу тебя, — усмехнулся Ледяной, откидываясь на свернутые меха, которые заменяли собой подушку, сверкнув пытливыми пронзительными светло-голубыми глазами. — Не бойся.
— Я не боюсь.
— Я знаю... Смелая козявка.
— Вы хотели сказать МИЯ?
— Я сказал то, что хотел, а теперь корми меня уже… И не вздыхай так. Бывают беры и похуже.
Чуть улыбнувшись, я потянулась вперед, осторожно положив кусочек горячей рыбы в рот Ледяного, стараясь сделать это так, чтобы не задеть пальцами его губ или клыков. Только бер был осторожен, не шелохнувшись, пока я не убрала свою руку, чтобы отломить еще один кусочек.
— Я знаю… После вашего сына, кажется, уже ничего в этой жизни не страшно.
На самом деле я хотела пошутить, но растерялась, когда подняла глаза, увидев, как изменился взгляд Ледяного, словно внутри черного зрачка прорвалось что-то, выпуская океан боли и горечи.
— Прошу прощения… Я не хотела...
Только Ледяной закрыл устало глаза, но на миг мне показалось, что в них блеснули слезы, отчего в душе защемило, и я потянулась вперед, неожиданно испугавшись за него...
— Ваше величество...
— ...Моя человеческая жена готовила для меня…
Я даже не поверила сначала, что голос Ледяного может быть таким тихим и… сломленным... если бы не видела, как движутся его губы.
— Тридцать лет в этом месте не было аромата еды… Тридцать лет мне казалось, что я похоронил свою боль подо льдами… Я сына не видел тридцать лет...
Пока не появилась я и всё не испортила.
Потянувшись вперед, я осторожно положила свою холодную ладонь на горячую руку Ледяного, чуть сжав ее, не в силах выразить, как мне жаль и что моя вина за всё происходящее не знает границ, только бер чуть улыбнулся, приоткрыв глаза, в которых печаль не собиралась уходить надолго:
— Знаешь, я никогда не понимал, как можно любить рагу… А вот ее супы были просто божественны. А твой муж? Что любит он?
— Сырое мясо, — чуть улыбнулась я почему-то грустно, видя, как губы Ледяного растянулись сильнее, обнажив его клыки.
— Он истинный бер.
Замешкавшись на секунду, я растерянно молчала, разрываясь между желанием узнать, что же стало с женой Ледяного и как во всём этом был замешан Лютый, и тем, чтобы сказать, что мне жаль… Что мне так безумно жаль, что всё повернулось таким образом. Только король белых чуть потянулся вперед, снова приоткрыв рот, куда я поспешно положила еще один кусочек рыбы, видя, как он снова улыбнулся:
— Приготовишь для меня завтра что-нибудь?
— Конечно, — радостно пообещала я, уже зная заранее, что это будет суп, почему-то снова смутившись, когда подумала, что вряд ли этому будет рад Лютый.
Берам не нужно читать мысли. Они чувствуют всё так, что порой становится даже страшно. Вот и снова я подумала, что этот нюх меня пугает, когда Ледяной вдруг проговорил: