17 глава
— Все они мои дети, и кто в этом сомневается — тот сомневается во мне! — прозвучал голос тетушки излишне резко и напористо, отчего беры гризли зарычали сильнее и принялись что-то выкрикивать на непонятном языке. А некоторые из них, припав к земле и скалясь, обращались в больших черных медведей.
Огромных медведей.
Только даже в своем зверином обличии они были всё равно меньше Севера и Лютого, чьи спины и плечи напряглись и застыли.
— Ты знаешь, что кадьяки развязали новую войну и идут на нас?! — зарычал снова этот бер, и его лицо исказилось от ярости. — А ты приютила кадьяка!
Какие кадьяки?
Откуда здесь появилось это жуткое слово, от которого даже воздух словно пропитался кровью?
Я недоуменно захлопала глазами, видя, как дернулся Север, словно он чувствовал даже со спины, что происходит со мной.
Но он не оглянулся и не сделал шаг назад ко мне и тетушке.
Так и остался стоять рядом с братьями, прожигая тяжелым синим взглядом беров, кто в обличии медведей с рычанием кинулся вперед, затормозив лишь на секунду, когда перед ними вдруг возник Ураган, прорычавший холодно и приглушенно, но не менее ужасно:
— Этот шаг будет последним в вашей жизни! Тронете его — будете мертвы.
— Предатели! — завопили гризли, и лес сотрясся от этого ужасающего крика, когда медведи всё-таки кинулись вперед.
И разразился настоящий ад.
Лишь в тот момент я поняла легенду и то, какой силой были наделены носители чистой крови первого бера.
От Севера и Лютого буквально исходили волны этой непередаваемой безумной силы, отчего воздух вокруг их огромных тел сжимался и вибрировал, едва ли не начиная мерцать в полумраке.
Они даже не пытались обратиться в зверей, раскидывая десятки летящих в них медвежьих тел.
Они просто откидывали от себя с ужасающей силой гризли, ломая кости от ударов и ровняя с землей тех, кто пытался прорваться дальше.
Они не пытались уворачиваться от когтистых лап — просто раз за разом отбрасывали от себя обезумевших от ярости зверей, стоя плечо к плечу и помогая Туману, Урагану и Янтарю держать оборону.
Земля стонала под ногами, содрогаясь от грохота и силы когтистых лап, которые оставляли глубокие борозды на влажной траве.
Гризли снова и снова кидались вперед в попытке убить чуждых их роду беров, когда в какофонии воплей, рычания и криков раздался жесткий, сильный и властный голос, произнеся лишь одно резкое непонятное слово.
Но этого слова было достаточно, чтобы гризли буквально застыли на своих местах, и на лес опустилась ужасающая тишина, где слышалось лишь тяжелое хриплое дыхание раненых медведей.
Меня потрясывало от всего увиденного, отчего тетушка обхватила меня руками, прижав к себе.
Она не дрожала.
Ее руки были сильны и крепки.
Лишь сердце глухо стучало в груди, выдавая волнение и страх.
Я же еле стояла на ногах, видя, как медленно расступаются ряды гризли, словно волны, пропуская вперед медленно идущего мужчину.
Первое, что я подумала, когда увидела его, что он чистокровный, подобно Северу и Лютому. Потому что он шел неторопливо и спокойно, возвышаясь над остальными гризли едва ли не на голову.
Но в каждом его шаге чувствовались те самые сила и мощь, которые невозможно было передать словами, но которые можно ощутить на собственной коже кусающими разрядами.
А еще он был одет.
В потрепанные джинсы и клетчатую рубашку, и, увидь я его где-то в лесу, подумала бы, что это бывший спортсмен, который завязал с карьерой бойца, чтобы заняться сельским хозяйством. Закатанные рукава рубашки были немного замазаны в чем-то напоминающем машинное масло, как и небольшая грязь на джинсах, словно он копался в машине или тракторе, стоя на коленях.
У этого бера было удивительно красивое, простое и одухотворенное лицо.
Словно он был отцом — строгим, но искренне любящим, — а в его черных волосах и аккуратной бороде проступала резкими полосками белая седина, а серые глаза смотрели пристально, но без злобы.
— Доброй ночи, Зоя, — спокойно проговорил он, подойдя почти вплотную к дому и словно не обращая внимания на рычащих и сходящих с ума от гнева за его спиной беров.