Вот ведь предатели!
И мурашки эти, и сердце!
И колени, которые задрожали, даже если я сидела. А ведь их никто даже не трогал!
Я всего-то услышала Севера.
— Мия? — снова позвал этот бархатный сладкий голос, и я на секунду прикрыла глаза, чтобы дать пинок мозгу подключить уже язык к сети, так сказать. А главное, не думать о том, КАК умеет использовать мой язык Север!
— Да, — прохрипела я и, кашлянув, произнесла уже внятно и громче: — Да, я здесь.
Я могла поклясться, что в этот момент Север улыбался, сияя своими синющими глазами, когда он произнес вкрадчиво и по-ванильному мило, словно волк в шкуре мягкой белой овечки:
— Я могу войти?
Покосившись почему-то на кровать и подумав, что ночь за окном и поздновато уже для светских бесед, я выдохнула:
— Зачем?
Тишина за дверью была немного напряженной, но глупо было бы мечтать, что Север отступит. Причем было ощущение, что он просто уселся на пороге с другой стороны от подпирающей меня двери.
— Тебя испугало то, что я кадьяк? — тихо спросил он, а я поерзала на деревянном полу, почему-то натянув длинный подол юбки до самых пяток, потому что мне казалось, что тепло и аромат Севера пробираются в дом даже через закрытую дверь.
— Разве ты перестал чувствовать, что я испытываю?
За дверью раздался приглушенный мягкий смех, в котором начинала сквозить знакомая хрипотца:
— Ты хочешь меня.
Пришибить бы этих мурашек!
Мухобойкой.
И запихать в нос Севера зубчики чеснока. В каждую ноздрю!
— Разве мы не о кадьяках говорим? — выдавила я, понимая, что покраснела, и попыталась застегнуть на рубашке верхнюю пуговицу, чтобы не светиться полуобнаженной грудью, как-то позабыв, что эту самую пуговичку Север не так давно откусил.
Вот же черт побери!
Мозг словно только этого и ждал, чтобы выдать порцию умилительных образов того, что со мной проделывал Север на расколотом ранее камне. Когда раздалось утробное рычание за дверью, стало абсолютно очевидно, что об этом всём вспомнил не только мой мозг, но и тело.
А Север это почувствовал излишне остро.
Чувствуя непонятную слабость в теле и стараясь не задумываться о том, почему от этого рыка я сжала колени, в голове слышала лишь пульсирующее: «Говорить! Нам срочно нужно говорить!»
— Мия, — рык перекатился плавно в урчание. — Отойди от двери.
Вот уж дудки!
Плавали — знаем.
Я лишь еще сильнее уперлась спиной в дверь, словно это могло спасти от нечеловеческой силы бера, который едва ли не скребся об дерево, хотя при желании смог бы просто вырвать ее с корнем.
Дверь. И меня вместе с ней.
— Знаешь, как назвал тебя Сумрак? Моим мужем.
Почему-то казалось, что Север поднялся на ноги, уткнувшись в дверь, и, судя по голосу, улыбнулся:
— Так и есть, Мия. Ты принадлежишь мне, как я — тебе.
До чего же в этом плане у беров всё просто — никаких тебе обрядов. Никаких костюмов и фаты. И колец не нужно. В лес утащил, на полянке распластал — и дело сделано.
Максимум романтики, если спросил при этом, нравится ли тебе выбранная полянка.
Север спросил. Хороший бер, просто пятерка с плюсом!
— Что-то не помню, чтобы я тебя насиловала.
Вот бы увидеть в этот момент лицо Севера, когда снова раздался не то вой, не то мурлыканье, и дверь дрогнула, заставив меня подскочить. Но я не отходила ни на шаг, понимая, что если я уйду, то ничего не удержит Севера от того, чтобы эту дверь выломать.
Кстати, у двери был засов.
Неплохой такой, мощный. В толщину целого бревна.
— Это легко исправить, девочка.
— Почему ты не сказал, что ты из рода кадьяков?
Осторожно и почему-то на цыпочках я сделала шаг в сторону, чтобы с трудом схватить толстенное по моим меркам бревно, которое в этот засов водружалось.
Стараясь лишний раз даже не дышать и никаким образом не выдавать своего коварного плана, я как можно более тише проделала всю операцию, замерев у двери.