- Они сами пошли туда. Возможно, они смогут перебраться в безопасное место. Ночной Дозор ничем не может им помочь. Мы должны позаботиться о себе.
Дурак. Вель пошла прочь, повернула за угол, ускорила шаг. Дурак, дурак, дурак. Да, они умрут. Все четыре тысячи человек. В холмах бродят Белые Ходоки, и благодаря им каждый мертвец восстанет. Куда они пойдут? Когда они доберутся до Стены, вороны все еще будут заботиться только о себе?
Да, они придут. С глазами, голубыми как васильки и холодными как бездна.
========== Никто ==========
Ночью в темноте своей кельи она видела волчий сон.
Этот сон был не такой, как другие, более тусклый, нечеткий. Она не видела волчьих снов уже две недели, может быть, даже дольше; в недрах Черно-Белого Дома время не ощущалось. Зрение вернулось к ней, но смотреть было особенно не на что. Только далекие огни, видимо, свет факелов; она шла к ним по извилистому коридору, но свет не приближался. За каждым следующим поворотом огни словно отступали вдаль. В конце концов она понимала, что в темноте рядом с ней кто-то есть, поворачивалась и убегала.
Женщина-призрак говорила ей: этот «кто-то» находится только у нее в голове. Воспоминания, обретшие форму и объем.
- Ты сама создаешь их. В глубине души ты все еще кто-то, потому что только у кого-то могут быть призраки. Кто ты, дитя?
И как всегда, девочка отвечала: «Никто». А женщина-призрак называла ее лгуньей, и на этом урок заканчивался.
Но это был не единственный урок. Она научилась ходить легко и мягко, словно тень, могла идти всего лишь в футе от целой толпы, и никто ее не замечал. Она научилась менять лицо, в той комнате, резким движением ножа снимать с себя кожу и становиться никем.
Кроме той, кем в этот раз нужно быть.
Волчий сон начался так же, как и всегда: на восходе ущербной луны она бродила со стаей своих братьев, кралась среди деревьев, вдыхала запахи крови, земли и следов. Вдали, как и всегда, слышался лязг человечьих когтей; сегодня ночью они пировали мертвым оленем. Один или два раза на горизонте мелькнул огонь, и она подумала мыслью девочки, что в темноте кто-то есть. Но в этот раз этим «кем-то» была она сама.
Волчица. Варг. Королева севера. Она правила этим лесным королевством, и ее лапы оставляли длинные следы, когда она бежала по мягкой земле.
Сестренка.
Этот голос не был ни во сне, ни в мыслях волчицы. Ей было так же больно, когда добрый человек впервые отрезал ей лицо, и эта боль вытолкнула ее из сна, словно она застряла между одним телом и другим. Темный лес странно исказился, и волчица, почувствовав напряжение, остановилась и заскулила.
«Нет», - смутно подумала она, осознавая себя девочкой, спящей на маленькой каменной кровати в келье Черно-Белого дома в Браавосе… и одновременно осознавая себя волчицей в лесах на Трезубце, в Вестеросе. Разрываясь между ними, она вдруг увидела красные глаза. Невозможно было определить, кому они принадлежали – мужчине, женщине или волку. Всем и никому одновременно.
Сестренка.
Голос не принадлежал Никому. Это был голос призрака Арьи Старк. Кто-то в темноте. Может, это он был в тех коридорах, это от него она убегала?
«Нет, - прошептала она.– Я теперь безликая. У меня нет братьев. Даже того, кто ерошил мне волосы и говорил со мной в один голос. Тебя нет. Нет. Ты должен уйти».
«Я ушел, - ответил голос.– Очень далеко. И ты тоже».
Нет, я все еще здесь. Это была ложь: женщина-призрак сразу бы прочла это по ее лицу. Валар моргулис. Она пыталась сказать себе, что это ничего не значит. Смерть – это смерть, дар Многоликого. За время пребывания здесь она выучила это накрепко.
«Смерть уравнивает всех, - однажды сказал ей отец.– Не важно, кто ты – лорд в шелках или слуга в лохмотьях. Я видел героев, которые умирали, вопя от страха, и крестьян, чья кончина достойна королей. Я слышал, как люди плачут и зовут матерей, видел, как они ходят под себя, словно младенцы. Я видел, как они борются со смертью за каждый шаг, когда кругом кровь, бой и разрушения, и держатся до последней волны прилива, до последнего удара стали. Или смотрят смерти в лицо, ждут ее, словно старого друга, потому что и бездна, и приговор, и тяжесть вечности кажутся более привлекательными, чем обрывки ненужного существования, больше похожего на работу механизма. Это особый, самый страшный вид отчаяния, дитя, и его создают люди. Это война».
Но у Никого не было ни отца, ни брата.
Голос становился слабее, как будто он тоже удалялся по коридору, в конце которого горел свет, тот самый свет, до которого она боялась дойти. Она тоже была в этом коридоре, но одновременно и в лесу. Лапы цеплялись за корни, замерзшая грязь проламывалась под ее весом, холодная вода струилась по шерсти, когда она бежала по ручью. Вдалеке слышна человеческая речь, горят огни факелов…
- Эй! Вон она, эта сучка-убийца! Взять ее!
Она знала, что нужно бежать, но не могла – она больше не была внутри волчицы. Она могла только беспомощно смотреть на собственную казнь.
Волчица присела на задние лапы и зарычала. Люди подняли свои длинные изогнутые палки, которые плевались прутьями с железными наконечниками. Луки. Стрелы. И волчица, и девочка знали, что они могут убить ее.
Проблеск в конце коридора.
Свет, свет, свет…
И боль, боль, которую она никогда раньше не испытывала: раздался свист и затем удар, стрелы пробили толстую шкуру, и она скорчилась, завыла и забилась в агонии, запутавшись в сетях, все еще скаля зубы, когда охотники направились к ней…
Девочка с криком забилась в постели.
- ДЖОН! - кричала она. – ДЖОН, ОТЕЦ, НИМЕРИЯ… БЕГИТЕ… НЕТ, НЕТ…
Ощущения от сна были такими ясными и живыми, что она все еще чувствовала боль от ран, видела волчицу, бьющуюся в темных водах Трезубца, когда охотники стянули ее сетями. Она не может умереть, она не умрет. Она была королевой Речных земель, она вела за собой стаю в сотню волков, и обычная сталь не могла убить ее.
Я бросила ее.
Девочка свернулась клубком на неудобной постели, шмыгая носом. Нельзя плакать; она уже практически взрослая женщина. Она все еще тощая как палка, ее лицо – настоящее лицо – слишком длинное и мрачное, глаза слишком угрюмые и серые, каштановые волосы прямые и неухоженные. Но у нее появились округлости там, где раньше не было, а на щеках вылезли красные прыщи, и от этого она стала еще менее привлекательной. Вот Санса всегда была хорошенькой.
Но у Никого нет отца, ни братьев, ни сестры, ни волка.
Она не может выкинуть эти образы из головы. Не может забыть этот голос, зовущий ее. Красные глаза. У Призрака были красные глаза.
И снова женщина-призрак:
- Только у кого-то могут быть призраки. Кто ты, дитя?
- Никто, - прошептала девочка, уткнувшись в тощую плоскую подушку. – Валар моргулис. – Она попыталась снова уснуть, но вместо этого пролежала без сна до рассвета.
За завтраком добрый человек спросил ее:
- Почему ты плакала прошлой ночью, дитя?
- Я не плакала прошлой ночью. – Раньше она прикусила бы губу, но в этот раз не стала. Мое лицо – мой слуга.
- Лжешь, - вздохнул добрый человек. – Ты назвала имена. Три имени.
Раньше тоже было три имени. Она вспомнила их: Чизвик. Виз. И Якен Хгар. Она убила их, так же как убила конюшонка в Королевской Гавани, стражника у ворот Харренхолла, певца, который дезертировал из Ночного Дозора, и старика, который выдавал фальшивые страховые расписки. Кроме Якена. Я могу убить и доброго человека, если захочу.
Добрый человек улыбнулся.
- Ты слишком громко думаешь, - сказал он ей. – Ты должна научиться охранять свои мысли и слова так же, как нищий охраняет свои гроши. Есть люди, которые могут посмотреть тебе в глаза и прочесть твои мысли; они могут вынуть их из твоей головы и обратить против тебя. Красные жрецы могут видеть тебя в своих огнях. Кто ты?
- Никто.
- Опять ты лжешь. – Добрый человек очистил яйцо и откусил кусочек. – Дитя, если ты хочешь остаться в Черно-Белом Доме, ты должна перестать видеть эти волчьи сны. Ты должна забыть обо всем. Чтобы стать орудием Многоликого, у тебя не должно быть ни души, ни сердца. Ты должна отречься от того, что было вчера, и от помыслов о завтра. То, что происходит за этими стенами, тебя больше не касается. Останови свое сердце. Останови его.