Александр Панарин
Север — Юг. Сценарии обозримого будущего
Дихотомия Вебера
С самого начала требуется уточнение: о каком Юге будет идти речь. В первую очередь имеется в виду Юг в контексте известной дихотомии Север — Юг, означающей новую социальную поляризацию человечества. Ожидание реванша Юга в этом контексте соответствует тем установкам нашего исторического сознания, которые сформировались под влиянием христианской традиции: сильные и гордые рано или поздно будут наказаны, униженные — наследуют землю.
Понятие Юга, кроме того, включает некоторые культурологические и геополитические интуиции, оживляемые в той мере, в какой это понятие интегрирует содержание другого, более старого понятия — Восток. "Юг" — это классовая реинтерпретация культурно-исторического понятия Восток, включающего набор известных противопоставлений Западу. Здесь в пользу ожидаемого реванша Юга могут говорить и историческое знание о Востоке как колыбели древнейших цивилизаций, процветающих и могущественных, и современная демографическая статистика, свидетельствующая о растущем демографическом преобладании Юга и его неукротимой экспансии на Север, в места относительного "демографического вакуума", и, наконец, геополитические интуиции относительно Юга как ареала обитания крепких рас, еще не подорванных духом декаданса. Ясно, что при таком понимании собственно Юг геополитически смещается, сближаясь с Востоком.
И может быть, эвристически наиболее обещающей является реинтерпретация Юга в рамках дихотомии М. Вебера, не менее манихейски, чем Маркс, разделившего человечество на две неравноценные половины: протестантский Север (Европы) и католический, а также мусульманский и прочий Юг.
Теория Вебера призывает нас сосредоточить свое внимание на парадоксе, возникшем в истории Запада: почему до религиозной Реформации центр европейского развития находился на Юге — Италия, Испания, Португалия были лидирующими странами, а после Реформации он переместился на Север. Превосходство европейского Юга никакого парадокса не представляло, в его пользу говорили все классические аргументы: преимущества климата, концентрация мировых торговых путей, самое главное — статус наследников блестящей античности. Европейскому Северу положено было оставаться полуразвитой и бедной провинцией Запада по закону ослабления цивилизационного импульса по мере пространственной удаленности от средиземноморского цивилизационного эпицентра. Парадоксом является неожиданная инверсия статусов Севера и Юга Европы. Теория М.Вебера берется объяснить этот парадокс, возведя его в ранг закономерности, и в этом смысле претендует на статус полемически сильной теории, порывающей с предшествующими концепциями, то есть вносящей переворот в картину мира.
Говоря это, я хотел бы подчеркнуть известную симметричность фигур К. Маркса и М. Вебера: первый вносил переворот в общественную науку в качестве идеолога пролетарских низов буржуазного общества, второму суждено было теоретически ознаменовать реванш буржуазного предпринимателя над его революционным оппонентом. Моя догадка состоит в том, что теория М. Вебера представляет тот же самый (что и у Маркса) случай крайней теории, тяготеющей не к примиряющим "центристским" синтезам, а к инверсионным скачкам "от противного". Теория Вебера при внимательном подходе представляет собой не меньший "классовый" вызов цивилизованному интеллектуальному консенсусу, чем теория Маркса.
На чем основывает Маркс свои аргументы в пользу решающего социально-исторического превосходства пролетариата? Отнюдь не на допущениях, признанных классическими и никем до него не оспариваемых. Пролетарий Маркса, кажется, ничего не обещает цивилизации по части своих интеллектуально-просвещенческих качеств — здесь он выступает скорее в роли внутреннего варвара, ничего не взявшего от возможностей буржуазной цивилизованности. Не имеет он и собственно моральных преимуществ; напротив, он воплощает самое откровенное отрицание таких общепризнанных добродетелей, как любовь к труду (Маркс подчеркивает его отвращение к своему труду), любовь к отечеству (у пролетариев нет отечества), привязанность к семье и лояльность в отношении других, интегрирующих и стабилизирующих, социальных институтов. Степень пролетарской отверженности от всего, олицетворяющего законопослушие, цивилизован-ность, лояльность, такова, что мы вправе предположить, что грядущее пролетарское отрицание уведет общество с верхней ступени цивилизованности в какие-то археологические глубины, едва ли не ко временам первобытного стада, не знающего ни общественного разделения труда, ни экзогамии.