Корнев неожиданно тепло улыбнулся.
— Знаешь, Андей, это не она меня, а я ее. Дело было уже поздней осенью. Я пошел с ружьишком прошвырнуться — знаешь ведь, люблю я это дело. А тут ни тебе егерей, ни рыбнадзора. Да и природа здесь нетронутая. Там, в старом мире, порой чуть не каждую четверть часа на бычки натыкаешься. Все хожено-перехожено, только Сибирь да Алтай еще более-менее целыми остались. А здесь — вольная воля. Только бери столько, сколько действительно потребно для пропитания. Без этих всяких чучел, шкур у камина, рогов на стенах и прочего.
— Тут я с тобой согласен, — улыбнулся Бородулин. — Но ты куда-то в сторону убрел. Ты про женщину свою давай рассказывай. А то растекся тут песнями по древу аки тот соловей.
— Ну да, ну да. Опять же, кому как не тебе душу излить? Кто еще меня в этом деле поймет? Ну вот, значит, пошел я прошвырнуться. И, знаешь, ничего не добыл. Все зверье как нарочно поразбежалось. Даже сусликов — и тех нет.
— Ну так суслики здесь и не водятся!
— Я и говорю, что нет их. Разок оленя встретил. Но ты же сам знаешь: в этой корове три центнера весу, ее мало убить, ее еще до поселка дотащить надо, а один я максимум ляжку допру.
Бородулин понятливо покивал, не забывая подливать рассказчику чай с бальзамом. Тот отхлебнул, мимоходом состроил одобрительную гримаску и продолжил:
В общем, иду налегке, даже ни одного патрона не сжег. А ты сам знаешь, я страсть как не люблю с пустыми руками возвращаться. Вот и чем ближе поселок, тем гаже у меня настроение. Прямо хоть ворон стреляй, лишь бы какой-нибудь трофей заполучить. И вот с такими черными мыслями выхожу я на знакомую полянку в паре километров от поселка и вижу картину, словно бы вышедшую из-под кисти Левитана: посреди поляны лежит упавшая сосна, на ней сидит женщина. Сразу видно — из новеньких. Изящные ботиночки на каблуке, капроновые чулочки, легкое осеннее пальтецо приятного такого желто-оранжевого цвета, беретик фетровый в тон пальтишку, тонкие светлые перчатки… В такой одежде не по лесу шляться, а на скамейке сидеть в городском парке, наблюдая, как с берез листья облетают.
Я, конечно, подошел, окликнул, а она на меня не реагирует. Вот совсем. Но это же непорядок! Не такой уж я незаметный. Я, конечно, ее растормошил, расспросил осторожненько и оказалось, что она сидит на этом дереве уже больше трех часов. Куда идти не знает, кричать — голос сорвала, а тут еще ногу подвернула и вообще идти не может. Вот и сидит, ждет, когда придут волки. У нее уже не только сил, но и слез не осталось, замерзла мало не до окоченения. Ты представляешь? Сидит женщина, и ждет свою судьбу, отчетливо понимая, что вариантов этой судьбы не так уж много, все зависит от того, кто первым до нее доберется: волки, медведь или какая-нибудь симпатичная киска. А тут я выхожу, весь такой красивый — здрасте, мол.
Вывих я ей вправил, на руки поднял, а весу в ней всего ничего, даже во всем этом осеннем наряде. Так я ее на руках и нес все два километра до поселка. Сперва она плакала — не навзрыд, как это у нервных барышень бывает, а молча. Уткнулась лицом мне в штормовку, и просто чуть вздрагивает, а из глаз вода соленая бежит. А потом успокоилась и, представь себе, заснула. Прямо как ребенок. Я когда ее травнице сдал, она так и не проснулась — настолько умаялась. Ну а потом — сам понимаешь: кто я такой, чтобы с судьбой спорить? Да и понравилась мне она. И снаружи — описывать не стану, сам увидишь, когда она переезжать будет, и по части внутреннего мира. Есть такое избитое и изгаженное выражение: душевная чистота. Если все насмешки и пошлости отбросить, то это будет как раз про нее.
— Да уж… — неопределенно протянул Бородулин, впечатленный поведанной ему историей.
— Ну а ты что? — переключился на свою обычную нарочито несерьезную манеру Корнев. — У тебя-то тут вообще цветник. Такие девчата ходят! Я бы на твоем месте… ух!
— Да кто там ходит? Студентки сплошные, они все вдвое меня младше, в дочери годятся. Тут им парней молодых вдоволь. С женским полом у нас, сам знаешь, проблема. Конкуренция велика. Да и в поселках я не видел к себе такого уж интереса, пусть даже чисто плотского.
— Да? — хитро улыбнулся Корнев. — А мне показалось, что одна оччень симпатичная радисточка на тебя поглядывает с бо-ольшим интересом.
— Света? Да на что я ей сдался? Старый, вечно в делах, а то и в разъездах. Придумала себе, поди, героя-первооткрывателя. Ну да ничего, переболеет, найдет себе подходящего парня.
— Ну гляди, Андрей, уведут девчонку, потом все локти себе изгрызешь, а все, поезд ушел.
— Да ну тебя, Ильяс, с твоими шуточками. А за твою нечаянную судьбу я, честное слово, очень рад. Очень.