Серкан Шимшек был хорошим военным. Собственно, воевать — это было единственное, что он по-настоящему умел. И любил. А еще он ненавидел русских. За все. За то, что у них много денег, за то, что у них более сильная армия, за то, что они защищают этих армян… Да за все! И когда командир поручил ему командование этой операцией, он был рад: теперь можно будет с оружием в руках поквитаться с этими гяурами за… да за все сразу!
И вот сейчас он лежал в снежном окопе, ожидая приближения русской машины. Стрелять надо будет строго сбоку, чтобы не осталось никаких отметин на лобовом стекле. Ну а боковое стекло — оно не так и важно.
Наблюдатель — сопливый пацан, сын хорошего приятеля, доложил: машина приближается. Серкан поворочался, разминая затекшие и подзастывшие мышцы, несколько раз энергично сжал пальцы в кулаки. Скоро надо будет стрелять, ему нельзя промазать. Его выстрел должен быть первым, а потом, по мере необходимости, подключатся и все остальные.
Пока что вокруг было тихо. Только с севера доносился уже вполне ясно различимый шум автомобильного мотора. Внезапный негромкий звук насторожил его: щелчок. Очень тихий металлический щелчок. Или это просто показалось? Второго щелчка Серкан не услышал. Пуля калибром девять миллиметров прилетела совершенно бесшумно.
В будке шишиги ожила рация.
— Первый, красному-один.
— Первый на связи.
— Командир минус. Двухсотый.
— Принял. Действуем по плану.
И водиле:
— Петро, как договаривались — за полста метров до поворота тормози и ховайся, чтобы часом не подстрелили.
Машина качнулась и замерла. Хлопнула водительская дверка. И тут же с двух сторон от дороги грохнули выстрелы.
Звук выстрела СВТ при известной тренировке вполне можно отличить на слух. Сейчас слышны были только «светки». Буквально несколько секунд, и стрельба стихла. Зато стали слышны вопли раненых турок.
Помимо командира, отправились к небесным гуриям еще двое. По странному стечению обстоятельств, пулеметчики. Остальные были ранены. Кто-то полегче, кто-то тяжело, но кроме горе-наблюдателя целых среди турок не осталось.
Выживших перевязали, погрузили в фургон и отвезли в Баязет, а потом, взяв с собой того молоденького пацана и три упакованных в мешки трупа, двинулись в гости к геополитическому противнику. Собственно, никаких переговоров вести Михайленко не собирался. Не доезжая метров триста до турецкого блок-поста, машина развернулась, бойцы сноровисто выгрузили мешки с телами. Потом высадили, не развязывая, турчонка, сунули ему в карман письмо и уехали.
На другой день в Баязет ушла машина с женщинами и мастерами (само собой, с охраной), а Михайленко и Бородулин, по обыкновению, засели наверху, запасшись всем необходимым для стимуляции мозговой деятельности.
— Знаете, Станислав Наумович, — начал Бородулин, усевшись в кресле и наполнив чашку свежим чаем, — мы с вами прямо как Холмс и Ватсон, сидим у камина и ведем умные беседы. Разница лишь в том, что они при этом попивали, как правило, шерри или херес.
— Да, действительно похоже. Кстати сказать, не только вам приходит в голову это сравнение. И шуточки, впрочем, вполне добродушные, уже довольно давно гуляют среди, скажем так, нижних чинов.
— Ого! Да это уже практически признание.
— Скорее всего, да. Но до анекдотов дело пока еще не дошло, значит, вам пока удается удерживаться в неких рамках, и эти шуточки — скорее, показатель позитивного восприятия вашей персоны во главе анклава. Вы, образно говоря, такой своеобразный тип современного просвещенного монарха. Главное, чтобы такие проявления не доходили до фамильярности. La noblesse oblige, как говаривали французы, положение обязывает. Оставьте некоторый узкий круг старых друзей, которым дозволено чуть больше других. Но больше — никого, и никогда на публике.