Голод, что немаловажно, побудил женщин в Северной Корее стремиться к чему-то большему, нежели традиционная роль домохозяйки. Многие стали настоящими кормилицами, добывая пропитание для всей семьи. Именно женщины в основном торгуют на рынках, продают пищу, занимаются мелкими экспортно-импортными операциями или сдают дома в почасовую аренду любвеобильным парочкам. Все это, в свою очередь, немедленно отражается на положении женщин в обществе, включая даже количество разводов, которых стало много больше в последние годы. Традиционно северяне считались более маскулинным обществом, чем южане[6], и даже после утверждения в КНДР северокорейской версии коммунизма — теоретически постулирующего равенство полов — женщина на Севере почти всегда оставалась чьей-то дочерью, женой или матерью. Сегодня же она получила что-то вроде независимости. В прошлом женщины крайне редко использовали просторечный панмаль в общении с мужчинами (корейский язык достаточно жестко стратифицирован по уровням вежливости, и пренебрежение нормами речевого этикета — серьезное оскорбление. — Прим. пер.), несмотря на то что те часто прибегали к панмаль, обращаясь к женщинам; сегодня это уже перестало быть безусловной языковой нормой.
На границе воны ходят хмуро
Правительство КНДР находится с новым экономическим укладом в сложных и запутанных отношениях. Искоренение капитализма в Северной Корее резко увеличило бы вероятность нового голода — с учетом упадка командно-административной системы управления и гособеспечения рыночную экономику сейчас просто нечем заменить. Более того, многие в правящих кругах сегодня используют частную торговлю для личного обогащения, о чем мы поговорим чуть позже в этой главе. Попытка же провести полномасштабные рыночные реформы способна вызвать социальные и экономические потрясения такого масштаба, который поставит под угрозу сохранность нынешней власти как таковой. Разумеется, среди государственных деятелей КНДР существуют и сторонники реформ, но власть в целом испытывает естественный страх перед переменами. Для многих членов северокорейской элиты полная либерализация экономики означает сомнительную перспективу сменить свое привилегированное положение на тюрьму, смерть или, что звучит гораздо прозаичнее, на не самую завидную участь таксиста в Сеуле[7].
Руководство КНДР не вдохновил ни китайский постепенный путь, ни восточноевропейские примеры хаотичных отказов от политической идеологии в пользу экономических реформ. Оно ни в коем случае не собиралось ослаблять контроль за развитием частной рыночной деятельности. Так, время от времени рынки «зачищаются». Но в 2009 году власти решились на самый резкий шаг. В ноябре того года была объявлена деноминация воны — национальной валюты Северной Кореи. С банкнот убирали два последних нуля. Так, банкноту номиналом в 1000 вон меняли на новую, 10‑вонную купюру и так далее. Населению дали неделю на обмен их отягощенных лишними нулями сбережений на деньги нового образца. Естественно, банковские сбережения также были деноминированы, и 100 000 вон одним махом превращались в 1000.
Истинные мотивы такого решения властей можно обсуждать до бесконечности, но, по сути, эта мера оказалась грабежом частных торговцев. Почему? Потому что к обмену было разрешено предъявить максимум 100 000 вон на человека (примерно $30–40 по тогдашнему курсу черного рынка). Любой, кто обладал большей суммой — а на руках у тех, кто занимался бизнесом, естественно, накопились средства, сильно превышающие допустимый максимум, — в одночасье лишались сбережений.
Деноминация обернулась всплеском такой резкой неприязни к властям, какую в КНДР не видели давно. Лимит обмена срочно подняли с 100 000 до 150 000 вон наличными и до 300 000 на банковских счетах, но это не помогло смягчить общественное недовольство: китайское информационное агентство «Синьхуа» тогда сообщало о «массовой панике» среди северных корейцев, а другие СМИ утверждали, что груды старых денег сжигают в знак протеста против деноминации. Если это правда, то подобная демонстрация приобретала особый символизм — уничтожение купюр номиналом в 100, 1000 и 5000 вон означало неизбежное уничтожение изображений Ким Ир Сена.
6
Даже северокорейский диалект более маскулинный, чем южный; северяне считают речь южан-мужчин «женоподобной».
7
Бывший военный диктатор Сьерра-Леоне Валентин Страссер еще счастливо отделался (по сравнению со многими другими бывшими диктаторами) — он живет жизнью свободного человека в своей стране. Правда, ему приходится довольствоваться убогой пятидесятидолларовой пенсией и ютиться в трущобах вместе со своей матерью. Говорят, он днями заливает джином память о своем падении с политического Олимпа.