«Многословен я, — подумал Сергей, выходя на мороз и вьюгу. — Соберись наконец, взводный, не нервничай, не растекайся мыслями, думай о том, что предстоит тебе делать и как лучше это сделать».
Ноги проваливались в снег, вязли, от ветра спирало дыхание, ломило зубы, капли стекали по щекам, по шее, за воротник, отчего-то ныла поясница. Сергей шел, вглядывался в мутную серость, посвечивая фонариком. Сзади молча и неотступно шел Захарьев.
По траншее, от изгиба к изгибу, поверху срезая путь, брели двое: один поддерживает, другой обхватывает его за плечи. Сергей признал в том, который помогает раненому, Папашенко. Сказал:
— Отведете в землянку и возвращайтесь в ячейку. Будете нести службу. В шесть сменю.
— Есть, товарищ отделенный, — сказал Папашенко.
— Младший сержант остался за командира взвода, — сказал Захарьев.
Попадались трупы немцев, и Сергей подумал, что хоронить их до тепла не придется — выбросим из траншеи, и баста. Кстати, траншею, ход сообщения, ячейки необходимо очистить от снега, утром возьмемся за эту работенку.
Сергей заходил в окопы, где были дежурные ракетчики и пулеметчики, лишних отсылал обогреться в землянку. Тревога кончилась, а народ может обморозиться.
Сергей с Захарьевым добрались до фланга.
— По-моему, кто-то стонет, — сказал Захарьев. Прислушались. Никого.
— Встанем так, чтобы ветер дул прямо на нас. Оттуда, где раздался стон.
И впрямь ветром донесло стоны и крики, слабые, жалобные и отчаянные — так кричат неподобранные раненые. Сергей и Захарьев, утопая в сугробах, поспешили к кустарнику. Посветили фонариком, и Сергей сказал:
— Фриц!
— Повезло.
Немец умолк, не двигался. Сергей подошел к нему ближе, спросил по-немецки:
— Что у вас за ранение?
— Вы русские? Русские? — взахлеб спросил немец.
— Да. Куда вы ранены?
Всхлипывая и захлебываясь этими всхлипами, немец быстро-быстро заговорил: перебиты ноги, он не может двигаться, он умоляет не убивать его, не бросать здесь, у него трое детей в Лейпциге, жена, мать.
— Но что, однако, с ним делать? — спросил Сергей.
— Придется переть на себе. До землянки.
Они понесли немца на плащ-палатке. Сергей слышал сбивчивое дыхание Захарьева — фриц был увесист — и думал: «В блокноте фиксирует каждого убитого фрица, а тут — тащит. Это правильно: в бою убивай, тут — раненый, беспомощный, помоги».
Повстречали санитара, по сугробам искавшего раненых. Он хотел подменить Сергея, но тот сказал:
— Не надо, управимся. А вы — ищите. Чтоб всех подобрать.
В землянке немца уложили на нары, дали горячего чаю. Санинструктор стал осматривать его ступни. Соколов открыл глаза:
— Пахомцев, без тебя… восстановили связь… Я говорил с ротой… Чередовский убит…
— Убит?!
— Прямое попадание в землянку… Муравьев был у Чередовского… тяжело ранен… В батальоне… заправляет Караханов. — Соколов дышал все более поверхностно, голос слабел, бинт сливался с лицом, такое оно бледное. — Я доложил ему… что ранен… что ты заправляешь взводом… Да?
— Да, товарищ лейтенант, — сказал Сергей и подумал: «Убит Чередовский, с которым столько прошли по военным дорогам, тяжело ранен Муравьев, с которым тоже пройдено — сосчитай, и Соколов ранен, взводный, из офицеров ближе всех был, всегда рядом».
— Товарищ младший сержант, — сказал санинструктор, — упряжки для раненых выехали, я звонил.
— А сколько эвакуируем? Сколько раненых? Убитых?
— Эвакуируем лейтенанта и трех бойцов. Двое легко ранены, я им сделал перевязки, остались в строю. Убитых четверо.
Сергей подсчитал потери — раненые, убитые, трех человек не хватало. Чибисова, Быкова и Пощалыгина. Неужели ранены и их не подобрали? А если убиты? А может, плутают по обороне, метель — ни зги? Найдутся!
— Шубников и Чичибабин, снова пройдите до левого фланга и в тыл, — сказал Сергей. — Захарьев и Петров — до правого и также тыл прочесать. И санитары пусть ищут. И я пойду. Провожу лейтенанта и пойду.
В землянку вошли незнакомые солдаты, Сергей сказал вошедшим:
— Спасибо, без задержки прибыли,
— Стараемся, — сказал один из них, обметая валенки веником из веток. — Задерживаться непозволительно: скорая помощь. На собачках!
— Обогреетесь? Вожатые окружили печку.
Сергей пожал лейтенанту руку, обошел, прощаясь, бойцов.
Согревшиеся у печки вожатые начали выносить раненых. Первым понесли Соколова, Перед дверью он прошептал:
— Мешок?.. Где мой вещмешок?..
— Не волнуйтесь, здесь он, — сказал старший над вожатыми.
— Со мной положите… Под голову… чтоб я чувствовал…