Очень немногие исторические персонажи рассматриваемого времени появятся здесь, поскольку мы не хотим вызвать у читателя чересчур серьезные ассоциации. Мы свели к минимуму имена и факты — за исключением тех, которые непосредственно относятся к затронутой нами теме. Здесь не появится даже гвардейская форма, кроме как для описания великолепия Санкт-Петербурга. И еще одно ограничение. Наша тема — это эклектизм России, подражание двора Западу, многочисленные заимствования и преобразования на западный манер. Но этот эклектизм мы очертим лишь работами, произведенными именно в России. Изготовленные в Париже для Елизаветы позолоченные кареты с панелями от самого Буше[3], шелк из Лиона, мебель из Лондона, мейсенский фарфор — все это, конечно, играет свою роль в русском спектакле, но эти детали остаются заимствованными; мы же будем описывать проникновение мастерства и умений, перемещение талантов, а не предметов искусств, что, как мы считаем, имело место при Елизавете в гораздо большей мере, чем она хотела бы признать.
В то же время мы не хотим создать впечатление, что в нашей книге дается сравнение русской Елизаветы с ее великим предшественником. Мы также не утверждаем, что Елизавета была особо выдающимся знатоком в области искусств. На подобное утверждение можно встретить возражение, что в тот период пышного расцвета искусства любая аристократка — особенно такая тщеславная и любящая удовольствия женщина, как Елизавета, и имеющая в своем распоряжении такое богатство, каким располагала Елизавета, — могла собрать и оставила после себя столь же блистательную коллекцию предметов в стиле рококо. Да, верно, могла собрать — но могла и не собрать. И потому мы сейчас извлекаем из мрака забвения не Анну Иоанновну, а именно Елизавету.
I.
ПЕТР 1697-1703 годы
Россия на протяжении многих веков была изолирована от остальной Европы, и, когда она впервые появилась на политической арене, это проявилось так бледно, что не необходимость, а любопытство заставило изучать дух и манеры этой варварской страны. Но поскольку Россия вскоре сделала столь быстрые шаги к могуществу, на нее следует смотреть не как на отдаленную мерцающую звезду, а как на великую планету, которая заняла место в нашей системе, чье место еще не определено, но чьи движения должны в полной мере воздействовать на все другие планеты.
Петербург вырос из ядовитых болот и коварных трясин, глубоких проливов и разбросанных в дельте Невы островов. Тонкие, похожие на иглы шпили этого города-призрака, рожденного по дерзновенному замыслу Петра, ныне высятся из тумана, нависающего над восточной оконечностью Финского залива. То, что когда-то было только грязью, водой и лесом, ныне стало столицей Российской Империи. Призрак стал явью — но за счет многочисленных смертей, поскольку город был построен буквально на костях. Никто ныне не может сказать, сколько из 150 тысяч человек, оторванных от своих домов указом императора для засыпки болот и забивания свай, сложили свои головы от зловонных испарений болот, от бушующей здесь дизентерии, от разного рода опасностей и нечеловеческого напряжения. Можно с уверенностью сказать, что их были десятки тысяч. Но «окно в Европу» было распахнуто, и Московия стала Россией.
Социальный переворот, который Петр Великий произвел с родовитым дворянством Московии, был столь полным, что задал образ жизни вплоть до 1917 года. До 1700 года, возвестившего о наступлении блистательного столетия, которому было суждено завершиться во Франции столь оглушительно, русские жили хоть и в христианской, но восточной по духу и варварской стране.
В дворцовой жизни старой Москвы — и это явно видно в Московском Кремле — было два центра: православная церковь и царь. При взгляде на Кремль сразу бросается в глаза, что за зубчатыми стенами высятся как бесчисленные маковки церквей, так и разноуровневая громада царского дворца.
Христианство, которое в России — а тогда еще в Киевской Руси князя Владимира — заменило язычество в 988 году, пришло из Византии. Удивительно, но этот процесс прошел гладко, без беспорядков и особых усилий со стороны верхов. В Византии, которой еще предстояло существовать пять столетий, христианская религия, основа существования империи, с ходом времени превратилась в сложные и замысловатые обряды и бесконечные дискуссии по малозначимым вопросам. Величественность этих обрядов оказала впечатление на русских, которые всегда были склонны ко всему великому и у которых в последующие столетия эта склонность стала проявляться еще сильнее. Кроме этого, византийцам была присуща глубокая набожность, даже при дворе, каким бы склонным к чувственным наслаждениям и внешней мишуре он ни был. Эта набожность также импонировала русской натуре. Византия, вобрав в себя многие народы, явилась миру как восточная страна — и, поскольку Россия тоже была восточной страной, именно в форме восточного христианства русские могли наиболее легко перенять новую религию. Конечно, в России это христианство претерпело некоторые изменения. Русские меньше боялись Бога; трудно представить русского художника, который пишет икону с таким же благоговением, как и грек. Русские относились к своим иконам более фамильярно и дружески — хоть и с искренней верой.