Я хочу пить алкоголь и не думать по утрам, что у меня может образоваться рак пищевода и, что я из-за этого умру голодной смертью. А ведь это всего лишь повышенная кислотность от выпитого за ночь до этого нефильтрованного пива. Или это уже сигнал, звонок, красная лампа, скажите вы?
– Завязывай выпивать, – хором засмеялись макушки кленов.
– Вот я об этом всём. Я хочу жить и умереть счастливой, а не думать о том «а что будет если наш машинист в метро не справится с управлением и врежется в перрон. Или «а что будете если террорист решить взорвать бомбу, начинённую гвоздями и болтиками на самой станции». Они ведь, в этом ограниченном пространстве, будут лететь с такой скоростью, что пробьют и вагон, и стекло и уж, наверное, несколько человек стоящих передо мной. Потом попадут и в меня. И дай бог, если мне повезет умереть сразу, а ведь будут люди, которые станут инвалидами. А ведь на планете нашей есть смерть пострашнее – от экспансивных пуль, например. Они влетают твой организм крутясь, а попав в ткани, раскрываются и продолжают крутиться, разрывая все органы, и превращая их в лохмотья. А есть еще пули, которые на входе образуют маленькую дырку как для медицинского катетера, а на выходе дыру размером с арбуз.
– У кого-то сидром повышенного беспокойства? – ласково спросил дуб.
– Не отрицаю. Просто всё вокруг нас убивает нас. Одни говорят убивает загрязнение воздуха – оно приводит к бесплодию и заболеваниям дыхательных путей. Другие или те же самые, что пестициды – это зло. И, наверное, поэтому уже десяток детей на юге Мирабель, где обрабатывали поля кукурузы, родились без конечностей. Правительство задушило это тему еще в утробе, как бы говоря – мы и так не выйдем отсюда живыми.
Пестициды, сульфаты, излучение!
Не ешьте гмо, не мойте голову обычным шампунем, не кладите телефон у изголовья!
Но ведь мы все равно не выйдем отсюда живыми!
Может меня настигнет злополучный кирпич, или вирус или зарядка у телефона взорвется, оставив мои мозги на стене, в виде нарисованной картины современного художника.
– Все может быть, детка. – старый дуб опустил свою ветвь, приобняв Эмму за плечи.
– Я не страшусь, не убегаю – Эмма опустила голову, разглядывая себя в отражении темной воды. – Знаете, там, где я росла, за нашим пятиэтажным домом была проезжая улица. Она была широкая с островком безопасности посередине. Светофор был недостаточно долгим, и зеленый свет загорался только после нажатия кнопки «Пешеход». Имея три полосы в каждую сторону, дорога – ребенку десяти лет – казалась просто огромной. Иномарки, проезжающие мимо на скорости, виделись мне сверхскоростными машинами, так четко описанными Реем Бредбери в «451 градус по Фаренгейту». Так вот когда загорался зеленый, ты успевал пройти только часть пути и останавливался посередине, ожидая пока у тротуара очередной прохожий не нажмет кнопку «Пешеход».
Каждый раз стоя на островке и наблюдая как проносится очередная машина, я ловила себя на мысли: «а что будет если сделать шаг вперед». Каждый раз повернув голову направо, и завидев мчавшуюся машину моя голова поддавалась вперед. Но не когда машина была далеко и была возможность перебежать дорогу, а когда она была совсем близка – в двух метрах от стоящих справа от меня людей.
Однажды мы с моей соседкой стояли на островке, и я спросила:
– «А тебе никогда не хотелось сделать шаг вперед?»
– «Нет конечно», – удивленно ответила соседка. – «А ты что думаешь об этом?»
– «Да, бывает. Хочется иногда так – раз и шагнуть».
Она повернулась, посмотрела на меня сверху вниз, и по-доброму засмеялась:
– «Ну и смешная же ты!»
Тогда я поняла, что она об этом не думает, как и многие другие, и уже больше никогда не поднимала эту тему. С тех пор я разговариваю со смертью только наедине. Я не пересказываю никому наши с ней разговоры. Я не заглядываю вперед, не представляю какой она будет, и не размышляю над тем «а что будет после». Не ищу ее и уж тем более не предвкушаю. Мы ведем с ней наш особенный диалог. О ее возможностях, ее всевластии. Она великая, и несмотря на то, что в моем языке она женского рода, я затрудняюсь ответить какого она пола на самом деле.
– Какой ужас! Все это как-то не нормально! – воскликнула ель. – Вы, конечно, извините, – она вежливо поклонилась. – Но я не могла не подслушать ваш разговор. – Дорогуша, тебе надо бы пролечиться, нет?
Эмма опустила глаза, еле заметно пожав плечами.
3
Плохо освещенный холл пятого корпуса был полон пациентами. Кто-то сидел на стуле, кто-то на столе. В одной руке Эмма держала чашку, другой размешивала, словно цемент, сахар – с силой, методично.