– Посмотри! Почувствуй меня, родная! Всё будет хорошо. Всё уже хорошо – прошептал ветер, лаская мои волосы.
Столько времени прошло – можно было бы облететь всю вселенную и вернуться обратно. Вот именно столько времени, кажется, я живу на этой планете. А может, я прожила лишь удивительно короткий отрезок времени, и просто невероятно устала.
– Эй, ты что приуныла, родная?! – ветер теребил макушки соседних деревьев. – Посмотри на меня! на природу! на вселенную! – его голос доносился откуда-то с высоты.
Я смотрела на пруд, по краям которого плавали утки, на деревья поздравлявшие другу друга с весной, на белок, неожиданно заполонивших этот парк. Оглядывалась по сторонам я не верила своим глазам – жизнь была вокруг меня. На солнце слегка кружилась голова, но уходить я не хотела. Казалось, я нахожусь в каком-то вакууме, словно я залезла в идеально чистый, прозрачный шар и смотрю сквозь него. Я не слышала звуков, я просто наблюдала. Всего неделя как все зацвело, как разбухли и открылись почки, как позеленела земля, как начали петь птицы. Голубым стало небо, ярче и теплее солнце. Что-то вырвалось на свободу, долго прячась под землей и теперь уже никогда туда не вернется.
Люди тем временем шли в парк, через парк или просто мимо. Вот прошла женщина в бордовом жакете, в бордовых трикотажных гольфах, с бордовыми волосами, и в бордовых ботинках на высоких каблуках. Вот пролетела птица, оставляя тень от своих крыльев на асфальте. Ветки карликовых деревьев у кафе напротив слегка качались на ветру. Город жил. Он ожил. Все животные вылезли из норок, и лежат пузами кверху на зеленой траве, под солнышком и на ветру. Я смотрела, я видела, я чувствовала.
«Пока, ветер! Мне надо идти, но обязательно вернусь!» – крикнула я и стала завязывать растрепанные волосы. Но ветер меня уже не слышал.
А я ведь любила шум ветра. Когда-то давно. В прошлой жизни, наверное.
14
В последний вечер Эстер призналась, что уже давно хотела выйти на улицу.
– Знаешь, я поняла, что очень хочу снова стать видимой. Прямо, страстно желаю, оказывается, перестать бояться восхищения, осуждения или зависти. Я хочу выйти и быть значимой даже в этом сумасшедшем мире, но страх сковывает меня. Мне кажется, что все мои навыки простого общения утрачены безвозвратно.
Я попыталась ее переубедить, но все было впустую. Она напоминала мне маленького ребенка, который однажды упав и поранив ногу на площадке, больше не мог туда возвратиться. Он сидел ночами и днями, глядя через кухонное окно на эту детскую площадку. Днем – наблюдая за своими друзьями и отгоняя страх. Ночами – представляя, как играет и смеется вместе с ними.
За то время что я готовилась к отъезду и не заходила к Эстер, она успела сделать кое-какой ремонт в своей квартире. Теперь стены зала были кремового цвета, подушки на диване темно-зеленого, а оконная рама и дверь на террасу были коричневые, словно темный шоколад. Мне очень понравился ее новый интерьер и, я пообещала, что в следующий раз принесу ей желтые подушки.
Мы сидели за столом уже часа три. На ужин была лазанья, зеленый салат и зеленый чай. На десерт мы съели по кусочку сыра с черным хлебом, и запили холодным компотом из вишни и черной смородины.
– Тебе нужно сосредоточиться на себе – сказала Эстер после ужина. А то, как будто и родители ужасные, и друзей нет, и никто тебя не любит. Ах, да и самореализации тоже нет.
– Ага, скажи еще, что и живот вылез из-за нервов, а не от переедания. Или переедание тоже из-за нервов?! – ответила я и демонстративно достала из холодильника кусок сыра.
Нет, я, конечно, понимаю, что все вышесказанное скорее относится ко мне, чем к тебе, но тебе стоит подумать о хорошем. – продолжала она. – Осталось совсем немного и скоро ты уедешь из этих мест.
– Подумать о хорошем, говоришь. Легко сказать. Но я не знаю кто я и куда иду? Смотрю я на всех вокруг и не хочу как у них! А чего я хочу? Или может, не туда смотрю? Тошнотворно жить, прямо до боли в животе. Последние недели как ад, как непреодолимое испытание перед свободой. Хотя и её я уже не жду.
Все спасаются, как могут, в этом сумасшедшем мире. А я не могу как они, Эстер. Ты ведь понимаешь это? – спросила я ее после ужина, за неделю до отъезда. – Всем нужна принадлежность к чему-то, неважно приятна она им или нет. Все хотят относить себя к чему-то – к стране, нации, культуре, языку, идеологии. Из-за этого люди слепо перенимают традиции, мышление и образ жизни группы, к которой себя относят. Я искренне не понимаю их.