Конечно, этот своеобразный рекорд вряд ли означает, что барон был непризнанным гением, однако портрет его до сих пор остается незавершенным. Дореволюционные русские историки по причине сформировавшегося еще на заре отечественной историографии ревнивого комплекса к иностранцам уделяли ему не слишком много внимания. А после 1917 г. фигуры таких людей вообще оказались отодвинуты за исторический горизонт (изредка упоминаясь лишь в связи с канонизированными коммунистической пропагандой идолами). Так что Галларт все еще ждет пера беспристрастного и дотошного биографа.
К вышесказанному остается добавить, что обида надолго разлучила генерала с русской армией, но не навсегда. Обаяние беспримерной личности российского императора, а также, по всей видимости, и тот факт, что Меншиков уже не имел прежней власти в Петербурге, вернули барона в 1721 г. в Россию. Саксонец командовал войсками, расположенными на Украине, и среди первых получил в 1725 г. только что учрежденный второй по значимости орден — святого Александра Невского. Вскоре после смерти Петра он вышел в отставку в звании генерал-аншефа и поселился в своем, подаренном царем, имении, где и прожил остаток отпущенных ему дней.
Их хлеб— война
В отличие от высшего командного состава, европейские офицеры младшего и среднего ранга поступали на русскую службу более охотно. Конечно, и по их адресу тоже нельзя сказать, что от волонтеров не было отбоя. Да и квалификация многих из тех, кого не пугала перспектива поездки в Россию, чаще всего оставляла желать лучшего. Но все же эти солдаты имели опыт и знания, приобретенные в различных западных армиях, чего так не хватало московским рекрутам. Поэтому почти никто из добровольцев у царских вербовщиков не встречал отказа. К тому же подобные смельчаки сразу получали более высокие чины, достаточно щедрые, по европейским меркам, для их званий подъемные и обещания хороших окладов, которые, правда, выплачивались весьма неаккуратно. Но выяснялся сей грустный факт, естественно, не сразу. В связи с чем немало энергичных людей с авантюрными жилками в характерах подписывали долгосрочные контракты, продавая свои шпаги вкупе с жизнями российскому монарху.
И что любопытно, такие сделки чаще, чем можно бы было предполагать, давали весьма интересные результаты для обеих сторон. У себя дома, где за место под солнцем требовалось преодолеть сильнейшую конкуренцию, этих ландскнехтов, скорее всего, ожидала незавидная доля заурядных вояк. А на бескрайных просторах евроазиатской равнины, заселенной еще почти не знавшими достижений цивилизации «детьми природы», перед ними, естественно, открывались заманчивые возможности. Особенно для тех, кто искал не столько денег, сколько интересных дел, приключений, драк и прочих необычных впечатлений. Отчего, вероятно, большинство иностранных генералов петровской армии и вышли именно из их среды, получив свои патенты на столь высокое звание не в чинной Европе, а из рук российского монарха.
Чтобы не быть голословным, можно вспомнить, например, подполковника Самуила де Ренцеля, который в 1703 г. был поставлен во главе одного из только что сформированных полков. Эту часть сразу же включили в состав «помощного корпуса» и отправили в Польшу, где она затем несколько лет действовала вместе с союзными силами Августа Сильного. Но в 1706 г. шведы практически уничтожили экспедиционную группу в битве при Фрауштадте.
Из всех русских офицеров, уцелевших в том сражении, Ренцель оказался самым инициативным и мужественным. Он собрал вокруг себя остатки семи солдатских, двух драгунских и двух стрелецких полков, создал из них отряд, несколько месяцев сражавшийся против скандинавов в Саксонии. А после капитуляции союзников отказался сдавать оружие и пробился через Австрию и Бранденбург в Польшу на соединение с находившимися там передовыми частями царской армии.
Петр I по достоинству оценил этот рейд, спасший много людей из казалось бы безнадежного окружения. Он немедленно произвел Ренцеля в генерал-майоры и назначил его командовать корпусом из нескольких пехотных полков. А еще через два года недавно безвестный офицер стал уже генерал-лейтенантом.
В данной связи небезынтересен и пример первого коменданта крепости Санкт-Петербург курляндского барона Карла Эвальда Ренне, достаточно громко заявившего о себе на полях сражений уже в самом начале войны. Он удачно руководил различными кавалерийскими соединениями во многих операциях, пройдя за 5 лет немалую дорогу от полковника до генерал-лейтенанта.
Кстати, ему единственному из всех петровских военачальников сопутствовала победа в неудачном Прутском походе, когда отделившемуся от главных сил конному корпусу барона внезапным ударом удалось овладеть важным в стратегическом отношении городом Браилов. Но катастрофа в Молдавии основной армии превратила эту много-обещавшую викторию в малозначительный эпизод.
Похожий путь проделал и другой представитель немецкой военной школы Гебхард Карл Пфлуг. Начав с командира драгунского полка, получившего боевое крещение еще в разгар борьбы за Ингрию, этот человек спустя всего 5—6 лет, в момент наивысшего противостояния на Украине, был уже не просто генерал-лейтенантом, а одним из лучших предводителей больших масс царской конницы. Именно его умелые действия в ночь после сражения у Лесной превратили неудачу шведов в полное поражение, лишив Левенгаупта не только драгоценного обоза, но и большого числа солдат, после чего, как известно, скандинавам и пришлось отложить на неопределенное время планы похода на Москву.
Впрочем, с судьбами этих энергичных людей связаны, конечно, не только славные эпизоды российской военной истории. Случались и весьма неприятные моменты, вызванные чаще всего обидами или обоюдным непониманием. Для московитов всех уровней — от юродивого до боярина, привыкших к холопской мысли, что выплата жалованья за царскую службу является скорее приятным сюрпризом, чем строгим правилом, казалась удивительной болезненная реакция иностранцев на такую обыденность. Но европейские профессионалы с молоком матери впитывали один из основных принципов западного мира, гласивший, что труд должен оплачиваться. В противном случае контракт и присяга в их глазах начинали терять свою силу.
Именно этими обстоятельствами объясняется случай, произошедший с бароном Фридрихом Гартвигом Ностицем. Так же, как его вышеупомянутые коллеги, этот человек из мало кому известного европейского офицера в России сразу же превратился в начальника среднего звена, получив должность командира полка. К 1710 г. он стал уже генерал-лейтенантом и руководителем отдельного корпуса, усилиями которого, в частности, была отобрана у шведов сильная польская крепость Эльбинг.
Однако барону российское правительство очень нерегулярно платило деньги, задолжав в результате за несколько лет кругленькую сумму в 50 000 экю. Первые годы он терпеливо ожидал «улучшения финансовой политики своего нового сюзерена». Но убедившись, что долг неуклонно растет, а отдавать его никто не собирается, Ностиц в конце концов резонно решил позаботиться о собственной персоне сам. Захватив Эльбинг, он обложил его от имени Москвы контрибуцией в 250 000 польских злотых (что примерно соответствовало недоплаченной ему сумме) и, забрав их себе, со спокойной душой бежал с русской службы.
Но подобные происшествия были все-таки не характерны для основной массы европейских наемников.
В целом они сражались достойно, как того и требовал статус профессиональных солдат. А уж примеры предательства в каком-либо виде, в чем по сию пору склонны подозревать «немцев» многие отечественные историки, встречались с их стороны не чаще, чем в среде природных русских.
Наибольший резонанс в данном плане получила история бригадного генерала [116]Мюленфельса. В январе 1708 г. он командовал 2-тысячным отрядом, охранявшим мост через реку Неман около города Гродно. Но неожиданно появившийся с 600 кавалеристами Карл XII внезапным ударом обратил русских в бегство и овладел стратегически важной переправой, выгнав заодно из крепости и ночевавшего там российского самодержца.
116
Звание, которое в петровской армии занимало место между полковником и генерал-майором.