Здесь необходимо уточнить, что Бауэр не довершил разгром противника у Лесной, а внес в битву решающий перелом, склонив результат в пользу царских войск. Весь день упорного боя не выявил победителей, и сражение фактически уже затухло, но появление вечером на поле брани драгунских полков генерал-лейтенанта довело численный перевес русских до значительного. Что, естественно, и придало новый импульс битве.
В главной схватке Северной войны летом 1709 г. Бауэр также не затерялся на заднем плане. Недаром Пушкин в своей «Полтаве» упоминает его в ряду известнейших людей России того времени:
Вместе с Меншиковым и Ренне он руководил 17 драгунскими полками (более 10 000 человек), которым предписывалось в случае шведской атаки оказать поддержку 5-тысячному гарнизону 10 сторожевых редутов, перекрывавших с юга подходы к основному лагерю русских.
Именно они и встретили первый удар Карла XII. Правда, после ожесточенного боя русской коннице пришлось отступить. На втором этапе баталии кавалерия играла вспомогательную роль. Но после того как в столкновении пехоты обеих сторон выяснился вопрос о победителе, инициатива опять перешла к драгунским частям. На их долю выпала обязанность преследования разбитого и быстро отступавшего противника. Погоня, которую Бауэр организовал вместе с Меншиковым и Михаилом Голицыным, растянулась на несколько дней. Но, в конце концов, завершилась полным триумфом у Переволочны.
В кампанию следующего года основная масса русской армии вернулась к побережью Балтийского моря, в те места, где 10 лет назад проходили первые столкновения Северной войны. Впрочем, ход боевых действий ни разу не дал повода вспомнить о дебютных катастрофах российского монарха и его союзников. Петровские полки, словно асфальтовый каток, неспешно, но неотвратимо, прокатились по берегам Рижского и Финского заливов, смяв остававшиеся там очаги шведского сопротивления. Бауэр в период этого «заезда» продолжал оставаться на виду, о чем красноречиво свидетельствуют ключи от городов-крепостей Пернау, Аренсбурга и Ревеля, спустивших флаг и открывших ворота перед солдатами его корпуса.
Вклад бывшего «свейского германца» в победы 1708—1710 гг. отмечен щедрыми наградами. Наверное, более других из этого приятного перечня получателя порадовали украшенный драгоценными алмазами царский портрет и деревеньки с обитавшими в них многочисленными крепостными душами, враз превратившими полунищего немца в состоятельного русского барина. Подобными подарками Петр, как правило, отличал тех иностранцев, кого хотел привязать к своей стране узами гораздо более прочными, чем подпись под контрактом.
В воспоминаниях будущего известного шведского политика и ученого Ларса Эренмальма (оказавшегося в плену после капитуляции Выборга) можно прочесть любопытную характеристику Бауэра, увиденного глазами современника в 1710—1713 гг.: «…человек крупного сложения. Примечательно, что он единственный среди находящихся сейчас в России генералов, кто прощел все ступени от рядового кавалериста. За храбрость и опыт Бауэра считают лучшим теперь генералом в русской кавалерии, почему и царь произвел его в кавалеры ордена Святого Андрея, а также наградил другими отличиями и пожалованиями. Бауэр мог бы пользоваться еще большим расположением, если бы ему не препятствовал князь Меншиков, с которым Бауэр ладит с трудом, так как по складу ума не расположен к угодничеству, притворству и прочим низостям…»
Вполне возможно, что именно по этой причине начинающий помещик не сумел пробиться в узкий круг людей высшего командования. Хотя, по мнению многих очевидцев, необходимый набор качеств и заслуг для столь высокого уровня по российским меркам у него имелся. Но во второй половине Северной войны звезда еще недавно очень популярного генерала стала постепенно меркнуть. Во всяком случае, в разнообразных документах, поступавших с театра боевых действий, его имя с каждым годом встречалось все реже.
Тем временем эпицентр борьбы переместился на побережье южной Балтики, в родную для Бауэра Померанию. И он после долгого перерыва вновь увидел знакомые с детства пейзажи «старой доброй Германии». Его корпус, вместе с полками князя Репнина, образовал армию Меншикова, которая летом 1712 г. попыталась блокировать принадлежавший шведам крупный город-порт Штеттин. Однако затея окончилась неудачно. К осени русские сняли осаду и отступили.
В последующем Бауэр еще несколько раз участвовал в аналогичных — не слишком успешных операциях, после чего фактически сошел на вторые роли. Хотя формально в 1717 г. был, наконец, повышен в звании, получив чин полного генерала от кавалерии. Думается, что одна из основных причин столь незавидного финала карьеры дотоле очень везучего немца кроется в изменении характера боевых действий.
Он все же в первую очередь являлся кавалерийским генералом. То есть лучше всего мог проявить себя во время широкомасштабных маневренных операций на равнинной местности, удобной для рейдов больших масс конницы. Именно такая война и шла вплоть до Полтавы, когда Бауэр заявил о себе в полный голос. Но затем борьба сместилась к морским берегам, сконцентрировавшись вокруг немногих крепостей, где роль союза человека и лошади была, конечно, так же важна, но приобрела несколько иные акценты, более знакомые начальникам интендантских служб, а не лихим строевым рубакам.
Умер Бауэр сравнительно рано — 50—52 лет от роду. Чему, видимо, способствовал целый букет болезней, сопровождавшихся значительным ожирением, доставлявшим ему немало проблем в периоды походов, марш-бросков и прочих моментов военно-полевого существования. Впрочем, свидетельств на данную тему мало. Поскольку генерал к концу жизни отошел в тень, то историки даже не знают точной даты его смерти, отчего у разных авторов можно встретить упоминания о 1717 и 1719 гг. Однако наиболее точной считается все-таки первая цифра. С полной уверенностью можно сказать лишь, что этот человек не дожил до победного окончания роковой для него войны. Втянутый в ее орбиту равнодушным наемником он, в конце концов, положил на ее алтарь большую часть сил и здоровья.
Человеку который взлетел…, но упал
Основную массу зарубежных военспецов для создаваемой им армии Петр I набрал в годы Северной войны, но некоторое количество иностранцев он, как это ни странно звучит, получил в наследство от царей-предшественников, которые также импортировали офицеров из государств Западной Европы. Правда, конечно, не в таких масштабах, как их наследник-реформатор. К тому же вербовка «немцев» в допетровскую эпоху проводилась бессистемно, от случая к случаю, в основном тогда, когда Московия получала очередную оплеуху от какого-либо соседа, и в Кремле начинали бродить эмоции реванша. Но подобные попытки по азиатскому обыкновению всегда заканчивались полумерами и не давали сколько-нибудь реальных результатов. Тем не менее, небольшое количество ландскнехтов в России все же задерживалось. И постепенно неподалеку от столицы возникла крошечная европейская колония, фигурирующая в отечественной литературе под названиями Немецкой слободы или Кокуя. Именно там молодой Петр узнал о существовании другой цивилизации, намного обогнавшей в развитии его мир. И захотел превратить в «большой Кокуй» всю свою «вотчину». В Немецкой слободе он нашел себе и первых учителей, превратившихся затем в соратников.
К 1700 г. самые известные личности из их числа уже завершили свой земной путь, отойдя в мир иной. А часть покинула Россию, решив вернуться обратно в Европу [120]. Но некоторые из «могикан» все же приняли участие в Северной войне, оставив в ее хронике достаточно заметный след. Чаще они встречаются, естественно, там, где излагаются боевые действия первых кампаний. Впрочем, наиболее колоритная фигура достойна отдельного описания.
Чамберс Джон (? — после 1713), генерал-лейтенант с 1707 г. В России с 80-х гг. XVII в. В Северной войне участвовал до лета 1708 г. После сражения при Головчине попал в опалу. Официально с русской службы не увольнялся, но от командных должностей отстранен и умер в безвестности.